Читать «Особое подразделение. Петр Рябинкин» онлайн - страница 13
Вадим Михайлович Кожевников
Сидим в земле, молчим, каждый про себя думает. А тут вдруг подходит к политруку солдат — слесарь Фетисов, протягивает бумажку. Становится по команде «Смирно»:
«Прошу принять меня в партию взамен убывшего в связи со смертью товарища Павлова Александра Григорьевича».
Ну, казалось бы, хорошо, человек в партию просится. Но его тут же на месте Федор Соловьев одергивает:
«Почему тебя вместо Павлова, когда я с ним с одного завода?»
Ему правильно режет Фетисов:
«Так ты то же самое напиши и подавай заявление».
Он говорит:
«Я-то напишу, но ты у себя Павлова вычеркни».
Другие встряли в разговор. А политрук молчит.
Потом все-таки взял слово.
«Сегодня, — говорит, — когда в атаку бегали, я какую команду отдал? Коммунисты, вперед?! Правильно?» — «Точно». — «Кто-нибудь в окопах оставался?» — «Нет». — «Значит, что получается? Выходит, все бойцы посчитали себя коммунистами». — «Временно, по случаю атаки». — «Временно в партии не состоят». — «Так как быть?» — «Вот вы и решайте».
Ну, какое тут еще решение. Вырвал политрук из своей полевой тетради листы чистые, роздал. Потом исписанные обратно собрал, сложил в планшетку. «Если, — говорит, — обстановка не даст все по уставу оформить, ну что ж, партия мне простит. Объявляю вас коммунистами».
Обошел ребят, пожал руки, каждого обнял.
Торжественно все получилось, красиво. И тут наш старшина расчувствовался.
«Разрешите, — говорит, — по этому случаю досрочно раздать комплекты нового обмундирования. Хотя это с моей стороны нарушение. Но я как раньше думал? Перед боем выдавать, потом измажут, испортят. После боя люди замученные, недооценят. А сейчас самый момент, чтобы отметить».
Хитрый мужик, понимал, что все равно хозсклад пропадет. А как подал?! Сильная оказалась у него психическая механика. Получился праздник. И продпитание тоже с излишком выдал.
Какая конструкция души у нашего человека?
У каждого сердце до этого в кулак было сжато, лица серые, глаза тусклые — одно соображение: изловчиться так помереть, чтобы при этом прихватить больше фашистов, убытка им побольше собой принести.
А тут что началось: распустились ребята, расслабились, стали вслух вспоминать, кто как своей гражданской жизнью пользовался, кому какой план жизни война сорвала, каждый на что-нибудь интересное себя метил.
Земин информирует:
«Лев Толстой при обороне Севастополя на батарее служил. И его могли свободно, запросто, как всякого, убить. И никто — ни он сам, ни другие бойцы — не знал, что Толстой гений, и, если б его убили, не было бы у нас ни „Войны и мира“, ни „Анны Карениной“, ни даже „Севастопольских рассказов“».
«Ты это к чему?» — спрашивают.
«А к тому, — говорит Земин, — не исключено, что и среди наших товарищей есть скрытая выдающаяся личность».
Каждый про себя такого не думает, но на другого поглядывает с надеждой: «А вдруг этот боец действительно человек особенный. И он для потомков будет нужный. Как знать, разве в таких условиях отгадаешь?»