Читать «Мой маленький Советский Союз» онлайн - страница 33

А второй был как неунывающий герой одного старого фильма в исполнении Бориса Чиркова, который все напевал, сталкиваясь с жизненными трудностями:

Крутится-вертится шар голубой,Крутится-вертится над головой!Крутится-вертится, хочет упасть,Кавалер барышню хочет украсть.

Все это: оба героя в их неисчислимых вариациях, их серьезные и веселые деяния – непременно благородные, пронизанные духом скромности и простоты, – были для меня источником неподдельной радости.

Но радость эту длинной черной тенью сопровождала грусть: моя страна не разделяла моей религии.

Точнее сказать, моя страна не разделяла своей религии.

В нее верил дедушка Брежнев, верило его Политбюро, верил пламенный оратор Эдуард Шеварднадзе, Первый секретарь Компартии Грузии, вместе с другими ее руководителями, а вот мои родители, соседи и некоторые – если не все! – учителя в школе не верили.

Большинство людей, с которыми я пересекалась дома, в школе и на улице, были абсолютно безрелигиозны.

Книжные полки их квартир украшали тома, на страницах которых жили прекрасные герои-коммунисты, и не они одни, а также их многочисленные предшественники из лучших людей человечества, такие как Сократ, Марк Аврелий, Коперник, Джордано Бруно, Мартин Лютер, Радищев, Чернышевский, Достоевский, Сервантес… На их земле родился, вырос и нашел свое последнее пристанище в Мавзолее Самый Лучший В Мире Человек. Там же, у красной Кремлевской стены, спали вечным сном Серго Орджоникидзе и Максим Горький, Семен Буденный и – быть может, всех их святей и прекрасней, но и всех несчастней, – Неизвестный солдат. А эти, да простит меня моя совесть, скучные – потому как скучающие – люди остались такими же, как были. Из века в век они протягивали равнодушной рукой яд Сократу, а потом, спустя годы, бездумно носили его на руках, повторяя, как попугаи: «Платон мне друг, но истина дороже», казнив с подозрительной легкостью и быстротой расправившихся с ним клеветников.

И это они распинали Христа.

Но подведу итог: в то время как страна, отбрыкиваясь и отфыркиваясь, но еще не отплевываясь, плыла лебедем, раком да щукою по течению сонной реки стоячего времени, все дальше уходя в семидесятые – восьмидесятые годы от своего идейного наследия, я только входила в него.

2

В четвертом классе у меня наконец появились во дворе первая настоящая подруга и первый мальчик, пробудивший первые нешуточные чувства, и с этим мальчиком мы тоже подружились.

В среднем подъезде на третьем этаже жила шумная, задорная женщина-украинка, с которой дружила моя мама, дома отличавшаяся не меньшей шумливостью, но порицавшая за оную других Поведение своей подруги мама также непрерывно осуждала, смешно копируя за глаза ее манеры.

У этой маминой подруги были тихий-тихий, передвигавшийся будто бы украдкой, абсолютно незаметный – по-кошачьи незаметный – муж и такая же тихая-тихая, с прямой, в струнку, спиной и гордо посаженной головой со спускающимися до плеч русыми, чуть вьющимися волосами абсолютно домашняя дочка. Такое загадочное существо мне, девочке дворовой, казалось по меньшей мере странным. И хоть среди сочиняемых мною стихов, которые я записывала украдкой в тщательно оберегаемую от всех тетрадь, была строчка «Люблю людей я странных, ведь они жгут по ночам для нас живые фонари», странность, которую имела в виду я, никак не вязалась со странностями Веры. «Сердце мое – центр Вселенной!» – гласило мое программное стихотворение, хоть и, узнав о нем, все вокруг несказанно удивились бы, так как не замечали в столь скрытном и застенчивом ребенке особого сияния. Вера же казалось и вовсе непроницаемой. Вместо того чтобы спуститься во двор, она, не меняя позы, подолгу недвижно стояла на балконе и без всяких эмоций – но и без устали – смотрела на всю эту непрерывную чехарду у нас на площадке, где были и гонявшие футбольный мяч мальчишки моих лет, и играющие в волейбол старшеклассники, круг которых то и дело разрывала играющая в войну малышня; эта же малышня налетала на прыгающих поодаль через резинку девочек, после чего те начинали пронзительно визжать и за кем-то гоняться. На лавочке сбоку футбольного поля сидели две подруги с бадминтонными ракетками и вертели их, подражая дамам, как зонтики. Потом, лениво поднявшись, шли, покачивая бедрами, на лужайку в той части площадки, которая предназначалась для более взрослого, а стало быть, тихого и культурного отдыха среди столов и лавочек под тенистыми кленами и тополями, и, встав друг напротив друга ближе, чем требовалось для игры, любезно посылали, а точнее, чуть ли не передавали с ракетки на ракетку плавный и легкий, как воздушный поцелуй, волан. Мимо них проносилась со сворой собак, среди которых, увы, больше не было Мурзика, уже помилованная в общественном мнении, восстановленная в правах на площадку ужасная девочка Лариска.