Читать «Кто ответит? Брайтон-бич авеню» онлайн - страница 121

Стоял портрет товарища Сталина в полках книжных — хороший портрет, на гладкой фотобумаге, долго стоял, и вот те на — внук едва в ведро помойное не выбросил, насилу отобрал, насилу упросил оставить…

— Тогда, — заявил внук, — в комод себе положи этого гада, но чтоб меня перед людьми не позорил! Тоже, выставил мразь всякую вместо иконы…

Вот что внук сказал. Он, старик, и ответить не смог, оторопел. Этак о человеке, который богом был для страны, который и войну выиграл, и народ накормил, и цены снижал каждый год, и…

Даже всплакнул старик. День себе места не мог найти. А потом понял: если в газетах такое, разве внук виноват? Образумить мальчишку надо, правду ему рассказать… Попытался. А внук и слушать не захотел, отмахнулся; а тут еще грузины пришли в дом — опять коробки с иностранными надписями выносили, а после другие приехали и новые коробки принесли… Вот коробкам-то этим иностранным внук и молится, а в них приборы тоже иностранные, непонятные, кино там какое-то показывается через них, и чувствует старик, нехорошее кино, ихнее, империалистическое… И предупреждал ведь внука: держись подальше! — а тот снова отмахивается — мол, говорит, это при Сталине твоем такое кино не в почете было, а сейчас только такое и смотрят. А раз вошел старик в гостиную: внук спит, телевизор работает, а по телевизору-то… ох, да такой разврат, такой… И два голоса говорят. Один вроде по-русски, другой по-иностранному… Точно. Спелись с Америкой. И телевизор не выключить — ни кнопок нет, ни рычажков, тоже американский, видать. Окрутили молодежь капиталисты. Эх, внучок, внучок… Товарища Сталина в ведро! А у самого, как у бабки-богомолки, исусы на стенках и девы-марии, позор-то! И опять — почему на работу не ходит? Говорит, на дому работает. Но не инвалид же! Насчет партии тоже… Все в семье партийные, а этот — ни в какую! Мне, заявляет, партвзносы — разорение, на моих партвзносах завод соорудить можно! Не удался внук. Всем парень хорош: и его, старика, не обижает, всегда еду принесет, белье сдаст в прачечную, в комнате приберет, а вот жизнь неясную ведет, неясную… но и что скажешь? — ведь понимается где-то, словно бы изнутри, что мир за окном в ладу с внуком, ему принадлежит мир этот — странный, чужой мир. Смотрит на него старик из окна, долго и пристально смотрит. Что-то знакомое осталось: каланча пожарная стоит, как и прежде стояла, церковь… Но не те Сокольники стали, не те… А ведь родился он здесь, вырос, мальчишкой бегал среди улочек грязных с лепившимися друг к другу домишками деревянными… Нет домишек уже. И тот, первый кирпичный, в котором комнату получил свою, первую, тот тоже сломали. Теснятся теперь громады каменные, асфальт повсюду, если бы не каланча и не церковь — ничего бы и не узнал. Другим стал мир. Таким он его представлял, когда в революцию рабочих агитировал? Когда о коммунистическом будущем им говорил? Нет, такого и представить себе не мог. Эх, показать бы тогда тем работягам и солдатам гражданской мир сегодняшний ахнули бы. Да только не их это мир все-таки оказался, другого в нем много, враждебного. И не коммунизмом этот мир зовется, нет. Хотя и райком партии есть, поздравления каждый год аккуратно оттуда приходят, и паек в магазине получить можно как ветерану партии — значит, есть партия, и ценит она его, но вот куда смотрит только? С Америкой этой опять-таки… А может, в Америке коммунисты верх взяли? Мирно как-нибудь? Без революции? Не ясно. Но на водку-то чего цены подняли? Туда, в Америку ее всю переправляют, оттого и так? А нам остается мало?