Читать «Ярцагумбу» онлайн - страница 85

Ночь втянула в себя всю черноту космоса и окончательно загустела перед рассветом. Мы поднялись вдвоем по Южной до скрещения со Второй. Я попросила Нари оставить меня здесь одну, она попрощалась, и её автомобиль красным пятном метнулся между черных еще стен.

Я продвинулась в прорехи переулков, сразу наткнулась на стоянку мотобайков и арендовала у еле проснувшегося хозяина чистенький серебристый скутер. Потом сделала пару широких кругов по знакомому Протамнаку, забирая сначала спиралью вверх, к золотому Будде и смотровой площадке, глянула вниз на свалку огней неприбранного города и скатилась мимо заваленных мусором пустырей и ухоженного сквера в нарядных пальмах и приторном стриженом кустарнике – к подножию холма.

11.

Сандра с места набрала скорость и пустила свой мотобайк внутрь города, в гущу стен, где в сумраке занимающегося утра заново дымились жаровни, пеклись роти и половинчатые кокосовые оладьи, истекали и шипели соком на углях кальмары и рыба, распластанные кусочки свинины и курицы на шпажках. Она притормаживала, чтобы вновь разглядеть вечный ритуал, проявление нежной веры в саму возможность улучшения судьбы своих воплощений, на ритуал, который нет, не оправдывал совершение греха завтрашнего, но существовал с ним параллельно. Здесь нельзя через исповедь получить отпущение грехов, невозможно купить индульгенцию, замолить проступок, выпросить прощение. Здесь можно, оставаясь на своем месте, выполняя избранную функцию, все же улучшить карму.

Монахи, потерянные в складках и путанице то охровых, то почти коричневых одеяний, будто в чешуе зрелых ананасов, рассыпались по переулкам, что прилегают к самой беспутной улице мира, к месту легкой гибели всякой морали, всяких ограничений и представлений о мере, дозволенности и вине. Бритые головы поворачивались в сторону уже не нарядных лиц, расплывающихся в усталой краске, смуглые руки высвобождали широкие жерла шаровидных сосудов, открывали возможность подаяния. Пряча в футлярчиках черных коктейльных платьиц азиатскую свою хрупкость, привычно напрягая мышцы смуглых мускулистых ног в ботильонах на слишком высоких каблуках и платформах, черными силуэтами тайского театра теней грешницы являлись к макашницам позавтракать после рабочей ночи. Заученным движением шеи и лоснящегося плеча они откидывали черную и гладкую, сыпучую свою гриву за спину, танцующую даже в этот неверный час, за спину, прямую и ловкую, передавали деньги на щедро собранную в пакетики снедь макашникам, чтобы сложить пожертвования в металлические объемы внутри плетеных корзин или тканевых чехлов, которые ежеутренне перебрасывали через плечо, прежде чем покинуть ненадолго монастыри, служители культа Будды. Женщины не касались монахов. Прежде чем осуществить бинтхабат они разувались, почтительно преклоняли колени, протягивали подаяние и ждали благословения. Безбровые монахи совершали короткий ритуал, смотрели мимо женщин и уносили сосуды, полные съестного, вглубь тесных переулков, густо заставленных мотобайками со спящими на них парнями. Во сне байкеры балансировали спинами на узком пространстве вдоль руля и сиденья, выставив напоказ пыльные пятки. Многие просыпались заранее, чтобы осуществить свое священное право кормления. Монахи молча проходили вдоль притихшей к утру сумеречной тайны чуждых наслаждении, тайны дешевенькой покупной страсти, тайны, что понемногу начинала рассеиваться в ранних пьяных снах, по геструмам и номерам престижных отелей. Монахи погружались в спящее бульканье неистребимой человеческой грязи, оставаясь вне её. Лелея свое бесстрастие, защищенные равнодушием, они двигались по «сойкам», казавшимся теперь почему-то еще уже переулкам, мимо грубой, безжалостно разоблаченной теперь ночной рекламы. Они брели закоулками, не желающими отпускать мрак, с легкостью преодолевали густоту и плотность чужого греха, вязкость ауры утомленных кварталов, непроницаемую пустоту и разросшиеся, непроходимые, на первый взгляд, сады вседозволенности. Отчужденные, они несли на своих темнокожих телах мудреные тинганы солнечной яркости вдоль кормящих их продажных женщин, одаривая их правом совершить тхам бун, доброе деянье, чуть осветлить свою карму. Две с половиной тысячи лет каждое утро люди благоговейно наполняют перекинутые ремнем наискось через грудь чаши монахов, уверенные в действенности благочестивого поступка. Так собирали свое пропитание первые последователи Учителя, так жил сам Гаутама Сиддхардха, Озаренный, Просветленный, Будда.