Читать «Во всем мне хочется дойти до самой сути...» онлайн - страница 18

И набежала рябь с концов.

Но неподернуто свинцов

Посередине мрак лиловый.

А рябь! Как будто рыболова

Свинцовый грузик заскользил,

Осунулся и лег на ил

С непереимчивой ужимкой,

С какою пальцу самолов

Умеет намекнуть без слов:

Вода, мол, вот и вся поимка.

Он сел на камень. Ни одна

Черта не выдала волненья,

С каким он погрузился в чтенье

Евангелья морского дна.

Последней раковине до́рог

Сердечный шелест, капля сна,

Которой мука солона,

Ее сковавшая. Из створок

Не вызвать и клинком ножа

Того, чем боль любви свежа.

Того счастливейшего всхлипа,

Что хлынул вон и создал риф,

Кораллам губы обагрив,

И замер на устах полипа.

3

Мчались звезды. В море мылись мысы.

Слепла соль. И слезы высыхали.

Были темны спальни. Мчались мысли,

И прислушивался сфинкс к Сахаре.

Плыли свечи. И казалось, стынет

Кровь колосса. Заплывали губы

Голубой улыбкою пустыни.

В час отлива ночь пошла на убыль.

Море тронул ветерок с Марокко.

Шел самум. Храпел в снегах Архангельск.

Плыли свечи. Черновик «Пророка»

Просыхал, и брезжил день на Ганге.

4

Облако. Звезды. И сбоку —

Шлях и – Алеко. Глубок

Месяц Земфирина ока:

Жаркий бездонный белок.

Задраны к небу оглобли.

Лбы голубее олив.

Табор глядит исподлобья,

В звезды мониста вперив.

Это ведь кровли Халдеи

Напоминает! Печет,

Лунно; а кровь холодеет.

Ревность? Но ревность не в счет!

Стой! Ты похож на сирийца.

Сух, как скопец-звездочет.

Мысль озарилась убийством.

Мщенье? Но мщенье не в счет!

Тень, как навязчивый евнух.

Табор покрыло плечо.

Яд? Но по кодексу гневных

Самоубийство не в счет!

Прянул, и пыхнули ноздри.

Не уходился еще?

Тише, скакун, – заподозрят.

Бегство? Но бегство не в счет!

5

Цыганских красок достигал,

Болел цингой и тайн не делал

Из черных дырок тростника

В краю воров и виноделов.

Забором крался конокрад,

Загаром крылся виноград,

Клевали кисти воробьи,

Кивали безрукавки чучел,

Но, шорох гроздий перебив,

Какой-то рокот мёр и мучил.

Там мрело море. Берега

Гремели, осыпался гравий.

Тошнило гребни изрыгать,

Барашки грязные играли.

И шквал за Шабо бушевал,

И выворачивал причалы.

В рассоле крепла бечева,

И шторма тошнота крепчала.

Раскатывался балкой гул,

Как баней шваркнутая шайка,

Как будто говорил Кагул

В ночах с очаковскою чайкой.

6

В степи охладевал закат,

И вслушивался в звон уздечек,

В акцент звонков и языка

Мечтательный, как ночь, кузнечик.

И степь порою спрохвала

Волок, как цепь, как что-то третье,

Как выпавшие удила,

Стреноженный и сонный ветер.

Истлела тряпок пестрота,

И, захладев, как медь безмена,

Завел глаза, чтоб стрекотать,

И засинел, уже безмерный,

Уже, как песнь, безбрежный юг,

Чтоб перед этой песнью дух

Невесть каких ночей, невесть

Каких стоянок перевесть.

Мгновенье длился этот миг,

Но он и вечность бы затмил.

1918

Болезнь

1

Больной следит. Шесть дней подряд

Смерчи беснуются без устали.

По кровле катятся, бодрят,

Бушуют, падают в бесчувствии.

Средь вьюг проходит Рождество.

Он видит сон: пришли и подняли.

Он вскакивает. «Не его ль?»

(Был зов. Был звон. Не новогодний ли?)

Вдали, в Кремле гудит Иван,

Плывет, ныряет, зарывается.

Он спит. Пурга, как океан

В величьи, – тихой называется.

2

С полу, звездами облитого,

К месяцу, вдоль по ограде