Читать «Два конца» онлайн - страница 7

А дальше — кончилось чарованье поездки. Дальше уж конец, в котором все известно, который продуман давно.

Встретил помощник начальника тюрьмы, красноносый мужчина с заплывшими, бегающими глазками.

На столе в приемной Василий узнал свои вещи — очевидно уже прислали из каторжной тюрьмы. Обыскали, ошарили. Проверили клепки на ручных и ножных оковах. Василий улыбнулся. А помощник спросил:

— По политическому делу были на каторге?

— Да, — ответил Василий, — и ему, как раньше, на военном суде, стало приятно это позабытое «вы».

Помощник осмотрел сверток с чаем и сахаром, кружку и чайную ложку. В затруднении пожал плечами:

— Не полагалось бы в вашем состоянии... Ну, все равно, берите!

И на вопросительный взгляд надзирателя, вдоль разломившего привезенную Василием краюшку, сердито бросил:

— Отдай!..

* * *

На следующий вечер, когда затих десятый удар часов, заколотил Мокрушин в дверь, оглушая себя непривычным шумом.

Сразу же появилось лицо надзирателя, испуганное и такое злое, что Мокрушин отступил от двери.

— Чего стучишь...

Мокрушин заплакал:

— Господин надзиратель, весь день в контору прошусь — не вызывают. Насчет дела мне обсказать... Бумаги ко мне пришли...

— Что... — с расстановкой ответил надзиратель, — что... надоело в камере, сволочь, сидеть?! Сейчас в карцер стащим, там настучишься...

И прибавил с негодованием, отходя:

— Ишь, гад!..

Мокрушин очень испугался карцера, съежился и долго слушал — не идут ли выполнять надзирательскую угрозу.

Вчера еще кончился третий день и с утра сегодня наступило такое состояние, будто поставили его посеред реки на тонкий лед, по которому шагу сделать нельзя. И стоять так долго тоже нельзя, потому что провалится все равно и потонет. Один стоит и помощи ниоткуда... Вспомнилось потом детство; так же вот, на рождестве, садился в салазки и с бани, занесенной снегом, по длинной катушке съезжал на лед, на реку. Тогда был смех и тихие вечерние зори.

Сейчас разломился весь, и думки не держатся в голове. Так, кусочками вспоминается и сейчас же тянет слушать:

— Не идут ли...

— Эх, тихо-то, — сказал он, — в могиле тише не будет! А вешать... больно, чай? Захрипишь, ногами заболтаешь... Отравлюсь, ей богу, отравлюсь! — жалобно угрожал он сам себе, тому в себе, который пугал его виселицей. И тут из тумана прошедшего выплыл образ Дуньки, которая ни за что не хотела ему отдаться. Пока, наконец, на станции вечером он решительно не направился к маневрировавшему паровозу. И дура-Дунька представила, что он хочет броситься под колеса из-за несчастной своей любви и стала покорная, как овечка. А теперь упоительно было перебирать сладострастные подробности этой победы.

— Такую бы крутозадую, да сюда! — восхищенно замечтал Никита, загорелся наливом страсти, и вдруг за дверями опять лопнула тишина звоном часов.

Сразу, куда-то в колодец холодный полетел, за дверь рукой схватился и считал одиннадцать страшных ударов.

В этот час и приходят.

Если прожил до полночи, ну еще полчаса попозже, то ложись и спи спокойно, если сумеешь! Твердо знай, что до завтра, до одиннадцати вечерних часов тебя не возьмут...