Читать «Марксизм как стиль» онлайн - страница 172

Если же отвлечься от исторической реальности карибского кризиса, то получится, что у Носова нет ни малейшей веры в возможность масс изменить свою жизнь в товарном обществе. Эта система, при всех её проблемах, стабильна, она воспроизводится и никакой революции внутри неё не зреет. Напрашивается чисто идеалистический, почти религиозный, вывод – только приход существ из другого мира может что-то всерьез изменить. В позднем капитализме не возникает организации, субъекта, который мог бы изнутри менять систему. Этот тип цивилизации не производит исторической альтернативы самому себе. Остается романтично надеяться и мистически уповать на сверхчеловека и пришельца, способных изменить нас самих. Это политическое ожидание «бога из машины».

С подобной констатации, кстати, и начался в 1930-ых годах «неомарксизм». Хоркхаймер признал, что капитализм, не изменив своей базовой механики, надолго решил своё главное структурное противоречие и западное общество становится одномерным, не способным к качественной трансформации и даже к серьезной политической мечте о такой трансформации. Для человека позднего капитализма так же затруднительно помыслить реальную альтернативу этому строю, как для трёхмерных существ сложно наглядно себе представить четвертое измерение. Такое общество полностью управляемо инструментальной рациональностью «экономических людей» и вся альтернативность в нём принимает форму безобидных субкультурных экспериментов. Неомарксистами прогнозировался исторический откат и испарение эволюционных претензий при небывалом технологическом и потребительском росте. Все дальнейшие критические концепции левых – репрессивная толерантность, общество спектакля, биополитика – следуют из этого анализа. В детской книге Носова «биополитика» упрощена до описания острова, где с наиболее подверженными рекламному манипулированию коротышками происходит регрессивная мутация к животным, оперативное «расчеловечивание».

Личное отвращение

Я помню неожиданный холодок незнакомого доселе омерзения, пробежавший по коже при первом чтении «Незнайки на Луне», когда мне было лет восемь. Передо мной впервые ощутимо предстал лунный «экономический человек» во всей его тошнотворной непристойности.

Кто-то внутри меня содрогнулся, впервые столкнувшись с неотразимой отвратительностью реального капитализма. Это был тот внутри меня, кто потом так часто и с таким ослиным упрямством говорил «нет» наступлению товарного фетишизма «экономических людей» с их бесстыдной ложью, показным цинизмом, патологическим самолюбованием и обнаженным до порнографичности частным (т.е. антиобщественным) интересом.

Всегда, когда говоришь «я», имеешь в виду кого-то внутри, кто отвечает именно за этот момент твоей жизни. Человек никогда ни во что не включен полностью, он не бывает абсолютно согласен или без остатка в протесте, и это психологический ресурс «альтернативности», толкающей нас изнутри и движущей нашу общую историю. Читая во втором классе про Луну, я впервые почувствовал сопротивление и ненависть к той части себя, которая могла бы согласиться на капитализм при условии достойной доли в его прибылях.