Читать «Из первых уст...» онлайн - страница 107

Она много светлее всех Маргарит… Просто к ней пришла глубокая сила, такая глубокая, что кажется, что это тьма. Но ведь когда мы на дно океана смотрим, мы же понимаем, что там так глубоко, что не достает солнечный свет. Но там тоже жизнь, тоже добро, забота о человеке. Она не столь религиозна, сколь светла в религии, светла в этом ощущении Господа, и всегда, когда она говорила о религии, я ей верил.

Дмитрий Бозин

Когда мы говорим о вере, то обходим мистику как нечто нехорошее, непристойное. А без мистической связи души с Богом религия превращается в обрядоверие. В своей жизни, в творчестве вы ощущаете мистические моменты?

Мистику нужно отличать от суеверий. Суеверие – значит, верить всуе, то есть пустякам. Кто-то что-то сказал, а ты программируешься. Уж лучше собственную интуицию развивать. У любого человека судьба непростая, и знаки нам подаются с разных сторон. Надо бы уметь понимать…

Нижний Новгород, 1992 г. Фото А. Якубовича

Андрей Тарковский, например, верил в один спиритический сеанс. Был в его жизни опыт, который произвел на него страшное впечатление. Якобы ему явился дух Пастернака и предсказал, что Андрей снимет лишь семь с половиной фильмов. И когда Тарковский узнал, что у него рак, писал: «Значит, правильно мне было сказано…» Все время помнил об этом. Однажды после съемочного дня «Зеркала» мы сидели в Доме кино – Тарковский, Рерберг и я. И мы с Гошей в два голоса уговаривали его забыть этот спиритический сеанс, не верить в предсказания. Но как было убедить? Он лишь смотрел на нас своими насмешливыми зелеными глазами… Поверил, как ребенок. У меня вообще убеждение, что мужчины – дети. В Евангелии сам Спаситель сказал: «Будьте как дети». Вот мужчины и остаются всю жизнь детьми. Они могут это всячески скрывать, но за любой внешностью все равно остается ребенок, который жаждет, чтобы женщина, как мать, за ним ухаживала, помогала, оберегала… Основное же призвание женщин – любовь и рождение детей как самый великий творческий акт на земле…

Вернемся к мистике. Все обстоятельства моей работы с Андреем Тарковским на съемках «Зеркала» и над «Гамлетом» были пронизаны некой мистикой. Тарковскому была нужна я – живая душа, импровизирующая в данных обстоятельствах, ему достаточно было ко мне прикоснуться – и я уже знала, что все делаю правильно.

Меня очень волнуют такие непередаваемые словами, какие-то экстремальные случаи. Например, играю я на премьере Сонечку Мармеладову в спектакле по «Преступлению и наказанию». Вдруг у меня пропадает голос. Александра Николаевна Стрельникова, великая изобретательница дыхательной гимнастики, мне его восстанавливает на спектакль, но говорит: «После спектакля нужно в чай добавить немного водки, чтобы у тебя расслабились связки». А мне добавляют спирт. Я от напряжения «выпадаю». Наутро у меня – видения. Звонок – открываю дверь, и мимо меня проходит тень, похожая на призрак, что-то серое, без лица. Я, в диком ужасе, выскакиваю на лестничную площадку. Там прихожу в себя и вижу себя звонящей в собственную дверь. В квартире никого… Звоню соседкам-старушкам с надеждой, что они позволят пройти по балкону. Я еще даже не знала, который час. Случалось и раньше: выйдешь на минутку, дверь захлопнется, а ключи в квартире. Но соседки никогда не пускали пройти по балкону. А тут – 4.15 утра – и они разрешают. Не помню, как шла по перилам балкона, легла в постель, заснула. Проснулась – помню все, что было, и призрак помню. Звоню своей подруге, увлекающейся мистикой. Она мне говорит: «Жди вечером известий». Вечером, хотите верьте, хотите – нет, звонит помощник в работе над «Гамлетом» и говорит: «Маргарита, умерла Мария Ивановна. Она очень мучилась». Это мама Андрея Тарковского. Я не то что не знала, что она умирает, я не знала даже, что она болеет. Так же, видимо, не догадывалась, что моя «игра» в «Зеркале» – жизнь. Вот и пойми, где жизнь, где театр. Прощаясь навеки с Марией Ивановной, я почему-то никак не могла уйти с кладбища, и легче мне стало, только когда я сказала: «Он к тебе придет», имея в виду живого Андрея, который придет к ней на могилу. Настоящий, страшный смысл тех моих слов дошел до меня, когда я узнала о его болезни, той же, что у матери и у Толи Солоницына. Андрей мне приснился потом – радостный, я гладила его лицо, волосы его прекрасные, а он светло-светло улыбался. Когда я пришла к нему на кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа, то сидела у могилы, плакала и мысленно спрашивала: «Куда же ты ушел, Андрей Арсеньевич? И что там, в том мире, в котором ты сейчас находишься?» В тот момент я особенно остро поняла, что вообще-то я не знаю точно, что является, кроме рождения детей, моей истинной жизнью в этом мире.