Читать «О Михаиле Булгакове и «собачьем сердце»» онлайн - страница 2

Но и эта любовь пришла к концу – в науке он зовётся «кризисом романа». Ибо нет ничего вечного под тем небом и на той земле, где живут герои добулгаковского романа, где стирает своё бельё «Прачка» Шардена. Посмотрите на неё, уже который век занятую своим бесхитростным трудом! Разве она не достойна любви? Разве не достоин похвалы художник, запечатлевший её и давший нам возможность видеть этот милый облик через много лет после её смерти? – В том-то и беда, что смерть её уже здесь, она царствует в этой картине. Ведь небо над головой Прачки – это сгущение лёгких частиц, за которыми пустота, а земля под её ногами – это вцепившиеся друг в друга элементы таблицы Менделеева. И нет у Прачки иного пути, чем разложиться на все эти частицы и элементы, и знал об этом Шарден, когда её рисовал. Поэтому не живую Прачку видим мы на полотне, а давным-давно мёртвую. А значит, и ни к чему лезть на рожон и возражать что-то профессору Мечникову.

Но вот происходит нечто, что можно условно назвать чудом, и у человека открывается иное зрение, и он начинает видеть мир не таким, как на картине Шардена, а, скажем, таким, как на росписи церковной стены. И он видит – не на картине, не на росписи, а наяву небо отверстым, и видит, что отверсто оно над головами тех, кто уверовал в свою абсолютную смерть, кто согласился признать себя живым трупом, и вот теперь носится туда-сюда, пока не придёт в окончательное состояние. А под ногами их он, этот прозревший, видит ад преисподний, приходящий в движение ради того, что происходит на земле.

И оказывается, что за истекший период ничего не изменилось ни на небе вверху, ни ниже земли – всё до удивления похоже на то, как это было когда-то нарисовано на церковной стене. Один лишь земной мир выглядит по-иному, поэтому визитёрам «снизу» приходится обзаводиться кепками, пиджаками, треснутыми пенсне и прочей дрянью, чтобы не слишком выделяться из общей массы.

Но вот он, прозревший, привыкает к этой многомерной картине, и тогда его взгляд начинает различать ещё более удивительные вещи. Он всматривается в происходящее между небом и землёй и видит, что все эти пиджаки и пенсне, трамваи и аэропланы, словом, все приметы времени, создающие его неповторимый облик, можно взять и смести в сторону, как никчемную кучу хлама. А то, что с трепетом обнажается при этом – да разве это не то же самое, что нарисовано на церковной стене? Всё похоже, всё, даже приземистая Лысая гора.

Таким дано было видеть мир Михаилу Булгакову в то самое время, когда наука – всё на свете уже объяснившая и обещавшая всё по-своему переиначить – торжествовала окончательную победу. Окончательную, но не бесповоротную.

Горе живущим на земле… ибо к вам сошёл дьявол в великой ярости, зная, что недолго ему осталось.