Читать «Думаю – следовательно, играю!» онлайн - страница 6

– Так вы мне отпасуете или нет?

И снова тишина.

Со мной случился нервный срыв, я разрыдался. На поле, при всех, в присутствии двадцати одного противника – одиннадцать из команды соперников и десять из моей. Я не мог прекратить. Я бежал и плакал. Прыгал и плакал. Останавливался и плакал. Потрясенный, раздавленный подросток. А с подростком не должно происходить таких вещей. В этом возрасте надо забивать гол и радоваться, но тот факт, что я их забил слишком много, мешал огромному количеству людей.

Именно в этот момент моя карьера, будучи в самом начале, повернулась, приняв верное направление. У меня было два варианта: обидеться и бросить или обидеться и продолжить, но по-своему. Второй вариант показался мне лучше первого, и я начал действовать. Я сам пошел за мячом. Один, десять, сто раз.

Я против всего мира, я против всех, кто был в моем мире. Я был как крестоносец. Они не хотят играть со мной? Тогда я буду играть один – у меня есть все для этого. Они вдесятером не могли забить, а я один мог.

Я сделал их всех, даже тех, кто носил такие же майки, как я. И в одном они ошибались – у меня не было ни малейшего желания изображать из себя феномен, я просто таким родился. Я действовал инстинктивно, это не было продуманным планом. Мне в голову приходили игра, проход, гол, и я сразу же делал это: я бежал быстрее, чем мои собственные мысли. Уже тогда я был вынужден жить как тот, кто все время должен что-то показывать, для меня существовал иной стандарт: всем можно было играть в нормальный футбол, а мне нельзя, для меня это считалось поражением. И с самого начала говорили, что я устал, что я больше не смогу, осуждая то, как я двигаюсь, мои маленькие шаги (маленькие шаги для меня, но большие шаги для человечества…).

Этот стал словно пружиной: обычно, если я вижу вокруг себя много людей, я стараюсь промолчать, не испытывать эмоций, ни хороших, ни плохих, ничего не показывать, но в тот день все пошло по-другому. Я начал внутри себя длинную речь, про себя, внутренним голосом: «Андреа, привилегия – это не груз, ты высшего уровня, гордись этим. Мать-природа была щедра с тобой, она была добра в момент твоего рождения, она коснулась тебя волшебной палочкой, так пользуйся этим. Ты хочешь стать футболистом? Это твоя мечта? Другие мечтают стать космонавтами, а ты не собираешься летать? Тогда иди и возьми этот мяч. Бери его. Он принадлежит тебе, он твой, твои завистники его не заслужили. Они крадут твои чувства – забери у них то, что принадлежит тебе. Улыбайся. Будь счастлив. Сделай этот момент счастливым. И остальные моменты тоже. Иди в другую часть поля, как твой отец, пока завистники теряют время. Беги, Андреа. Беги».

Я даже сегодня не уверен в том, что уникален или непобедим, но я не могу этого объяснить тем, кто меня окружает, тем, кто привык видеть меня лишь поверхностно. Сам я пришел к выводу, что секрет прост: я по-другому вижу игру. Это вопрос точки зрения, широты взгляда, своего рода охвата взглядом. Обычно центровой игрок смотрит вперед и видит атакующих, а я концентрируюсь на пространстве между мной и ними, чтобы провести мяч. Больше геометрии, чем тактики. Я вижу это пространство свободным, я могу пройти сквозь него, калитка открыта. Меня сравнивали с Джанни Риверой, говорили, что этим я его напоминаю, но я никогда не видел, как он играет, даже на видеокассете. Мне не с чем сравнить. И никогда мне не удавалось увидеть себя в других игроках – ни прошлого, ни настоящего, хотя, возможно, когда-нибудь это и произойдет. Я не ищу своих клонов, мне не интересна овечка Долли, она все равно не идентична другим овцам. Я не чувствую давления, я пытаюсь от него избавиться. Днем 9 июля 2006 года в Берлине я поспал, поиграл в PlayStation. А вечером я выиграл чемпионат мира. С точки зрения интеллекта моим невольным учителем – но не бессознательным – был Мирчеа Луческу, тренер, который в мои пятнадцать лет забрал меня из юниоров «Брешии» и привел в команду первого дивизиона, в мир великих. Я начал тренироваться с тридцатилетними, которым не нравилось, что я путаюсь у них под ногами. Они были в два раза старше меня и, в некоторых случаях, в два раза хуже.