Читать «Даурия» онлайн - страница 12

Эта картина красноречиво свидетельствует о том, как отсутствие высокой цели приводит семеновский сброд к междоусобицам, взаимному недоверию и ненависти, иначе говоря, к полному разложению.

Наиболее дальновидные семеновцы все больше проникаются убежденностью в бесперспективности затеянной им авантюры.

Семеновский сотник Кибирев говорит Каргину:

«— Раньше я вот этими штучками гордился, — он похлопал себя ето погону. — Недешево они мне дались, а теперь они жгут мои плечи. Порют и расстреливают у нас в Заводе за всякий пустяк. Каждую шочь кого–нибудь да выводят в расход. Здесь теперь собаки питаются человечиной».

Вряд ли требуется что–либо добавить к этим словам: в них отчетливо выражено неверие в Семенова, возмущение его кровавой властью, сознание безнадежности дальнейших попыток удержаться в Сибири.

Таких беспощадно точных штрихов в романе много. Из отдельных реплик, бесед, эпизодов складывается обобщенный портрет бе- логвардешцины с ее беспримерной жестокостью.

  * * *

Какие же художественные приемы использует писатель в «Дау- рии?»

Главная тема романа — схватка двух миров. Для решения этой темы самое важное глубина психологического раскрытия образов, исследование характеров и условий, в которых характеры формировались.

Однако писатель не обходится лишь этим. Вспомним описание чепаловской усадьбы, просторного и, прочного купеческого дома, лучшего в поселке. Достаток и довольство хозяев сразу бросается в глаза. Но не только об этом хотел сказать писатель — двухсаженный забор, свирепый волкодав на цепи не менее убедительно говорят, что Чепалов, очевидно, не без веских оснований превратил свой дом в крепость. И усадьба вырастает в символ сытой, на первый взгляд, прочной, на долгие годы устоявшейся жизни, хозяева которой, однако, не очень уверены в завтрашнем дне — поэтому так высоки заборы, поэтому мечется вдоль проволоки волкодав.

Символом другого мира — мира безысходной нужды и каторжного труда — становится кособокая изба Семена Забережного — с трухлявой крышей, крошечными мутными окнами. Неслучайно первым описанием автор начинает главу о Чепалове, а вторым — главу о Забережном. Вопиющая контрастность этих описаний говорит сама за себя, подводит к большим обобщениям.

Сравнительно немного места уделяет К. Седых событиям первой мировой войны. И тут писатель также находит образ–символ, передающий запустение и разруху, вызванные войной. Таким символом становится поле казака Лукашки Ивачева, наполовину распаханное перед войной и зарастающее пыреем. «Выпряженный плуг валялся в затравянелой борозде. На широком лемехе его, когда–то ясном, как зеркало, вила затейливые узоры ржавчина, мышиный горошек, усеянный крошечными стручками, беззаботно оплел колесные спицы и бычье ярмо».

Это очень лаконичное описание великолепно своей точностью и зримостью Что может лучше олицетворять труд пахаря, прерванный его уходом на ненужную ему войну, чем брошенный на поле плуг, покрытый ржавчиной, заросший травой?

Пейзажное мастерство К. Седых общепризнано.