Читать «Альманах «Крылья». Взмах одиннадцатый» онлайн - страница 4

Анна Долгарева

Поэт, военкор. Родилась в Харькове в 1988 году. Жила в Санкт-Петербурге. После начала народно-освободительной войны в Донбассе живёт в донбасских республиках. Автор нескольких сборников стихов, широко публиковалась в периодике. Член Союза писателей ЛНР.

«Ничего не знаю про ваших…»

Ничего не знаю про вашихПолевых командировИ президентов республикНа передовой до сих порШаг в сторону – миныИ снайпера пулиЕго звали МаксимИ он был контрабандистомКогда началась войнаЕму было тридцать.Меньше годаОн продержалсяНедолго.Под ЧернухиноОн вывозил гражданскихЕго накрыло осколкомМне потом говорили тихо:Вы не могли быО нем не писать?Все-таки контрабандистБандитская мордаПозорит родину-мать.Ее звали НаташаОна была из ЛисичанскаПрикрывала отход сорока пацановЕй оторвало головуВыстрел из танкаОни говорят о нейГубы кривятЧтобы не плакать сноваОна была повар и снайперУ нее не было позывногоЕе звали РаяХудожникЕй было семьдесят летЖарким августомПеред всей деревнейВ обедЕе били двоеПо почкам и по глазамЧерный и рыжийИскавшие партизанОна ослеплаНо все-таки выжилаДаже успела увидетьНа улице тело рыжего…а с темКто предательА кому давать орденаРазбирайтесь пожалуйстаКак-нибудь без меня

«Дело было в Киеве…»

Дело было в Киеве,в четырнадцатом году.Я приехала с рюкзаком, в тельняшке и джинсах.Он встретил меня на площади, мы пошли в кабак.Пили пиво и ели еду.Говорили о жизни.Это были ненужные слова,неправильные были слова.Он сказал, что не хочет совсем воевать.Я сказала, что не хочу воевать.Не то чтобы мы не любили риска,но с детства учили нас не убить.Спустя годменя назовут террористкой,но я по-прежнему умею только любить.Я сказала, что пойду на войну тогда,если сама она придет ко мне. Возьмет за руку и скажет: «Я тут».Он сказал, что слова – это дым и вода,и что он пойдет, когда призовут.Я допила и сказала, что ни черта не верю,что сама убивать не буду,что пойду в военкоры, медсестры или связисты.Не записывайте меня, пожалуйста, в гуманисты,феминисты, деисты или еще какие-то исты,просто я скорее хил и саппорт, чем артиллерия.Мы ушли из кабака, мы нашли качели,мокрая была от дождя земля.Он сказал, что это не будет иметь значения,если ему придется стрелять.Что он выстрелит в меня, как в любого другого,потому что мы по разные стороны баррикад,потому что это закон войны; никакое словоне порушит его, закон этот древен и свят.«Если, конечно, – добавил он, – я смогу заставить себя стрелять».Мы снова пили, до позднего, кажется, вечера,обнимались и истину искали в вине.Мы точно знали, что дружба – это все-таки вечное,во всяком случае, пока мы не на войне.«Это не мешает мне тебя напоить, – сказал он, – пока мы нена войне».Лучше бы война никогда не приходила ко мне.Лучше бы мы умерли оба в то лето,спокойно, во сне.

«Сколько нежности, сколько тревожности в этой весне…»

Сколько нежности, сколько тревожности в этой весне,одуванчики, хвощ и шиповник, и пахнет сосна,и не я, и не я по земле прохожу, как во сне,не меня, не меня обнимает за плечи весна.Голубой (бесконечно тревожный) и розовый (жизнь),и цыпленково-желтый (как детство), и зелень (покой).Не гляди же назад, ни за что, ни за что не держись,уходи же за солнцем, и будешь вовеки живой.И не я, и не я проходила по этим горам —не упомню, когда. Было жарко, и солнце, и гром,и белел, и светился за синей дорогою храм,и живое, горячее дергало все под ребром.Кто создал эту легкость, весну эту, эти цвета,Кто нам дарит покой, когда мы, замерев на мосту,смотрим в синюю воду, и это живая вода,и уходим на берег другой, в темноту, в темноту.