Читать «Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков» онлайн - страница 332

Поэтому методология Цымбурского максимально органична для изучения геополитических идей петербургского и, по его собственной изящной терминологии, «большевистско-второмосковского» периодов – будучи, собственно говоря, для того и созданной; но она принципиально неприменима к доимперской истории нашей геополитической мысли. Пригодность же «модели Цымбурского» к исследованию современного этапа ее развития является предметом для обсуждений.

К традиции российской геополитической мысли автор диссертации, в соответствии со своим пониманием геополитики, относил тексты политического, историософского, географического и всяческих иных жанров, которые обладали проектным характером и выстраивали картину мира из политизированных пространственно-географических образов, закладывая в нее программу действий, прежде всего – для государственной власти.

Он нашел интересное и вполне логичное объяснение тому, что в истории отечественной геополитики философы и литераторы явно занимают большее место, нежели на Западе. По мнению Цымбурского, дело в том, что проекты Большого Пространства России, как правило, выступают символами ее цивилизационного самоопределения, причем физическая география, включаемая в такие проекты, обретает нагрузку цивилизационных сверхсмыслов. Поэтому «естественникам» с «прагматиками» – географам, военным, политикам – приходится потесниться, давая место «гуманитариям» и «идеалистам».

Подобный, но лишь на первый взгляд, феномен наблюдается в странах российско-европейского междумирья. Там, однако же, по иным причинам, отличающимся от российских причин рассмотренного выше явления, так же как «второе издание крепостничества» к востоку от Эльбы отличается от крепостного права в нашем отечестве, проектно-геополитическая мысль находится в еще большей зависимости от идеологии и сверхсмыслов, закладываемых в нее религиозными деятелями и гуманитарной интеллигенцией, из среды которых, кстати говоря, выходит масса политиков. Благодаря этому часть постсоциалистической Восточной Европы время от времени рискует превратиться в «Европу сточную», подобно нынешней Украине.

Вскрывает В.Л. Цымбурский и «ползучий», хотя, в данном конкретном случае, остаточный европоцентризм российской картины мира. Он замечает, что «в сегодняшнем русском словаре средиземноморский "Ближний Восток" остается рудиментом … мистифицирующего словоупотребления, отождествлявшего российский взгляд на мировую карту со взглядом из Европы», что в свое время, по мнению исследователя, камуфлировало то положение, в котором «Восточный вопрос» был для Российской империи частью «вопроса Западного». По его словам, уже при Николае I «Восточный вопрос» зазвучал как вопрос «русской гегемонии над восточным центром романо-германской Европы, а через него и над этой цивилизацией в целом».

Недописанная работа Цымбурского таит немало загадок. Так, есть в ней намек на то, что мыслитель изменил свой взгляд на «евразийскую интермедию» – пятый событийный ход в каждом из выводимых им циклов взаимоотношений в системе «Европа-Россия» XVIII-XX вв., однако как именно стал он воспринимать этот ход – осталось совершенно неясным.