Читать «О Туле и Туляках с любовью. Рассказы Н.Ф. Андреева – патриарха тульского краеведения» онлайн - страница 117
Александр Никитович Лепехин
Но это было давно. С тех пор много воды утекло в синее море, много миновало радостей и скорбей, много людей исчезло с лица земли, много разрушилось и опустело капитальных зданий. Наконец дошла очередь и до старинного дома Лугинина. Нельзя же ему было одному быть исключением из общего жребия. И вот он, красавец наш, в государствование Императриц Елизаветы и Екатерины II, состарился и опустел в половине XIX столетия. Но мы расскажем вам результат обозрения старинного дома в последовательном порядке и, если сведения наши не вполне удовлетворят любопытство ваше, читатель, по крайнеймере, они доставят вам поверхностное понятие о том, в каком состоянии находится в настоящее время тульское палаццо.
С каким-то особенным чувством вошли мы во внутренность этого здания, некогда украшенного роскошью до излишества, от которой теперь остались едва заметные следы, что производит грустное впечатление. С неопределенным волнением в душе ходили мы (незадолго до сумерек) по паркету затейливого рисунка. Здесь в каждой комнате поглощает вас прошедшее, потому что ничто не напоминает там настоящем. И мы, невольно, остановились в зале предавшись во власть увлекавшей нас иллюзией. Без всякого сомнения, во время званных пиров, все пространства залы и прилегающей к ней анфилады комнат, ярко освещённых, наполняли звуки и любовной ноктюрны или печальные сонаты, или серьезной фуги, которых когда и названия не знали у нас в провинциях, а бальной музыки гремевшей на ассамблеях с времен Петра Великого, следовательно при Императрице Елизавете Петровне, она не составляла уже предмета неслыханного удивления. Нельзя также предполагать, чтобы здесь могли приводить в восторг зрителей сладострастные пируэты какой-нибудь жрицы-Терпсихоры, о которых тогда также не имени ни малейшего понятия на Руси, но очень вероятно, что на этом самом паркете скользила стройная ножка незаметно улыбающейся красавицы в розовом роброне на фижмах, как тогда называли рабу с гибкой едва не переломившейся талией, танцевавшей минует с каким-нибудь львом во французском кафтане и немецком камзоле, с головы которого падало на плечи и затылок густая грива завитых волос, осыпанных пудрой, а на висках вычесанные были пукли в виде усеченных цилиндров. Молчаливый паркет, как рыба, никогда не расскажет нам ни значение улыбки красавицы, ни ее таинственного вздоха, волновавшего полную грудь, ни отношение ее к ловкому своему кавалеру, который в менуэте, касаясь нежных пальчиков восхитительной дамы, слегка, может быть, пожимал их собственными пальцами и понимал сии реверансы, позы и взгляды ее не хуже кургузых фрачников с отвратительным стеклышком на глазу. Сколько бы каждый паркет мог передать тайн каждого бала, нередко уносимых в могилу, если бы только он имел возможность сообщать их посредством знаков, изобретенных для немых. Увы! Судьба не дала ему рук, как немым не дала дара слова.
