Читать «Философия возможных миров» онлайн - страница 26

Одна из даосских притч утверждает: кувшин делается не из пустоты, а из глины. Но нужен он именно ради пустоты, пустота – это рабочая поверхность кувшина, его внутреннее и воистину его сущность.

Хорошая притча, и ее можно продолжить. И сделаем это так.

Пустота нужна кувшину, чтобы ее можно было заполнить, – это локальная пустота. А если сделать ее «нелокальной», например выбить дно, кувшин потеряет смысл и перестанет быть кувшином.

Душа подобна кувшину в одном отношении и не подобна в другом. Человек тоже создан из глины (из материи) и, подобно кувшину, тоже ради пустоты внутри. Ее, эту пустоту, можно было бы назвать душой, но прежде следует произвести расподобление. Интересующая нас пустота нелокальна, она бездонна. Если к ней приделать дно, кувшин души потеряет смысл – испортится. Тогда душа исчезнет. Останется ее след, напоминание, но исчезнет сама душа – выдвинутость в ничто можно понимать и так.

Не только философия дао, но и Хаабад используют пустоту кувшина для описания производства души в результате творческого вторжения небытия. Сжатие-цимцум тоже знаменует соотнесение с самим собой и, следовательно, обретение полноты, устойчивости бытия как обыкновенного сущего. И только разбиение сосудов, выбивание дна из кувшина порождает воронку души, ту самую встречную жажду, благодаря которой Тора изливается в мир. Отсюда, кстати, следует, что даже если государство, согласно Аристотелю, есть «некое общение», то душа тем более представляет собой процессуальность, в ней нет стационарных состояний, которые можно было бы изымать из возобновляемой катастрофы – сдавать на склад, архивировать, а затем вновь использовать для производства души.

Вместо этого есть состояние свободного падения, разбившееся бытие, расколовшееся масло масляное, соотнесенность которого с самим собой невосстановима. Если верна пословица «Чужая душа – потемки», то какой же непроглядной ночью оказывается порой собственная душа. Чужие души можно объективировать и изучать их в качестве своего рода объектов на уровне масла масляного, чем и занимается психология. Но знать самого себя по аналогии с объектом – это как раз и значит знать иное, замещая этим знанием ego cogito, простое, но недостижимое для души живой соотношение с самим собой.

И что же? Свободное падение предстает как данность, однако, говоря словами гадалки: на чем сердце успокоится? Если в результате катастрофы, лишившись удвоенности, подстрахованной стабилизации и пребывая в свободном падении под звон разбивающихся сосудов и являет себя душа, то в чем же мое бытие в отличие от небытия? Знание как знание иного не гарантирует и не производит бытия-в-себе, а в форме для-себя, напомним, «я» есть то, чем оно («я») не является. И что же это такое – то, чем я не являюсь?

Это, например, мое обещание. Обещание и есть самополагание, в отличие от масла, от организма, который длит и продлевает себя, поскольку «знает себя», по крайней мере, простейшим способом соотношения с собой. «Я» соотносится с собой как с тем, чего нет, не через гарантированное познание, а через обещание. Обещание – это и вправду «субъектосодержащая порода», и оно исходит из негативности, из отрицания анонимного и скучного «есть» и полагает небытие как сущее. Обещание уже есть, как если бы оно содержало двойное «да». Характерно, что самоанализ по типу психоанализа тоже обнаруживает структуру «да – нет», но то, что я о себе узнал, одновременно оказывается вычеркнутым из актуального «я»: его уже нет. А вот обещание, которого в качестве результата, напротив, еще нет, в качестве «я»-присутствия уже есть. «Я» инвестируется в обещание целиком, неделимым образом, в том же смысле, в каком неделима душа. Вспомним, как вводится это двойное «да»: