Читать «Былое и книги» онлайн - страница 22

«Свежесть» Николая Шпанова еще более неожиданна: в ранних романах Шпанова видна принципиальная разница между советским социализмом и немецким фашизмом – фашизм опирался на канонизированную архаику, а социализм на некую всемирную неизведанность: «Ведь в “Первом ударе” нет ксенофобии, вот в чем дело: в военном романе – и нет! Потому что это роман о ХОРОШИХ немцах, свергающих собственный режим». Предвоенный немецкий роман о хороших русских был заведомо невозможен – вот вам и тождество коммунизма с фашизмом.

Для Быкова не менее художественных статей вещи важна порождающая ее магма, могучая, пусть и нелепая греза, устремленность в какую-то высоту, и написать историю литературы как историю выбросов этой магмы было бы чрезвычайно поучительно – тут Быков может и сам считаться первопроходцем. И, кажется, лишь для магмы, породившей советское народничество («Телегия»), Быков не находит ни одного доброго слова: «В русской литературе 70-х годов XX века сложилось направление, не имеющее аналогов в мире по антикультурной страстности, человеконенавистническому напору, сентиментальному фарисейству и верноподданническому лицемерию. <…> Проза и поэзия деревенщиков – литература антикультурного реванша, ответ на формирование советской интеллигенции и попытка свести с нею счеты от имени наиболее несчастного и забитого социального слоя – крестьянства.

Вражда народа и интеллигенции – чистый продукт почвеннического вымысла. На самом деле это вражда одной интеллигенции к другой». Истинно народной, ибо народ, по Быкову, это те, кто порождает и поет народные песни Окуджавы и Высоцкого.

Разумеется, к таким классикам, как Астафьев, Распутин, Белов, в лучших их вещах эта бичующая формула почти или совсем не относится, но в целом антиинтеллигентский напор породил достойный отпор: «Интеллигенция (самая бездарная ее часть – у нас, как во всяком народе, хватает своих кретинов) ответила почвенникам насаждением еще более гнусного мифа о повальном пьянстве и вырождении».

В могучей магме, отсутствие которой он прежде всего и ставит в вину современной литературе, Дмитрию Быкову никак не откажешь. Хватает ее и в «Красном свете» (М., 2013) Максима Кантора: его порождающая магма – отвращение к нынешним хозяевам жизни и особенно к их интеллектуальной обслуге.

В огромном эпическом памфлете, где Сталин и Гитлер, генерал Власов и генерал Модель, нелепая Ханна Арендт, смешавшая коммунизм с фашизмом в мутный коктейль «тоталитаризм», и ее скользкий любовник Хайдеггер действуют в соседстве с парами Чухонцевых, Хохряковых, Мырясиных, Базаровых (предок, как правило, солдат, потомок – прохвост), магма сарказма начинает клокотать с первой же строки: «Выражение “рукопожатный человек” вошло в салонную жизнь Москвы в те годы, когда пожимать руку не стоило уже никому». Подобные выбросы жалящим пунктиром, если вымести пестрый сор кавычек и отточий, проходят сквозь тридцатые-распятые и сороковые-роковые до сегодняшних «Маршей несогласных» примерно так.