Читать «Утро красит нежным светом... Воспоминания о Москве 1920–1930-х годов» онлайн - страница 131

Вот мы играем с Олегом, о чем-то беседуем, а из Неллиного угла доносится в виде немыслимых рулад и пассажей: «Рвать цветы легко и просто» и т. д.

Наконец Олег не выдерживает и кричит:

– Нелька, перестань! Уши оторву.

Но девчонке только приятно, что на нее рассердились, – жаль только, что не я. Сначала тихо, как бы про себя, потом всё более громко и нагло она возобновляет: «Но тому, кто так высо-о-ок…»

В этом распевном «высо-о-ок» слышалась такая ненависть, какую в жизни, даже позднейшей, никто никогда ко мне не испытывал.

Взрослея, Олег всё больше заботился о своей внешности. Его щегольство было каким-то неполным, однобоким: старательно причесанные и смазанные бриолином волосы сочетались с немытой шеей, аккуратно разглаженные брюки («в стрелочку») – с плохо вычищенной обувью. То ли по бедности, то ли по особому пристрастию он чаще всего носил кургузый темно-синий пиджачок с накладными плечами и скругленными бортами. Брюки были много светлее. «В этом весь шик», – поучал он меня.

Однажды, придя к приятелю, я застал его в особо приподнятом настроении. Заговорил о том, о сём, но Олег явно ожидал от меня другого:

– Ты что, не замечаешь?

– А что я должен заметить?

– А галстук!

Тут я заметил, что на нем какой-то необыкновенный светло-зеленый галстук с узорами в виде инея. Олег упоенно дал мне его разглядеть и пояснил:

– Галстук редчайший. Называется «Заморозки в июне».

Мы пошли прогуляться по бульвару, но разговор не клеился. Олег был весь поглощен своим галстуком и жадно ловил взгляды встречных. Словно гоголевский Нос, представлявший собой прежде всего нос, Олег в эти минуты представлял собой главным образом галстук.

А как же закончилась наша война на парте? Олег первым же ударом занял мой важнейший оборонительный пункт в провинции Экстрема. Провинция эта была своего рода Эльзас-Лотарингией, основной спорной территорией. Далее я стал действовать более осмотрительно и не допускал продвижения Олегова войска в глубь своей страны. Война приобрела нудный позиционный характер и вскоре нам наскучила. Мы торжественно заключили мир, по которому Экстрема отходила Олегову государству. Но, поскольку провинция эта не на карте, а на парте была крайне необходима моему правому локтю, великодушный Олег согласился передать мне её безвозмездно в долгосрочную аренду – на сто маломирских года, то есть почти на два общечеловеческих, большемирских. Нормальные отношения между обоими государствами, остававшиеся – неслыханное дело! – вполне дружескими даже в ходе военных действий, были восстановлены.

Как-то Олег пригласил меня на дачу, которую семья снимала в Переделкине. В утлой дачной комнате царил такой же хаос, как и в московской квартире. Олегова отчима я и там не увидел. Нелька играла с кошкой, пытаясь повязать ей шею ленточкой, а увидев меня, сразу же надулась и начала свое осточертевшее «Рвать цветы легко и просто». Мать бегала взад-вперед без всякого видимого толка. Мы с Олегом погуляли, пропололи тощую грядку е огурцами. Говорить стало уже не о чем, к тому же страшно захотелось есть. Но обеда вроде бы и не предвиделось. Солнце стремительно спускалось к горизонту, Я пожевал на огороде перьевого лука, но без хлеба его много не съешь. Настал момент, когда я согласен был съесть что угодно, даже из ночного горшка. Нельку чем-то накормили, а нам с Олегом уже в седьмом часу мать подала жидкого чая с бутербродами. Теперь догадываюсь: скуповатая женщина надеялась на то, что я уеду до обеда. После чая Олег проводил меня на станцию. Он был необычно грустен и молчалив и, как мне кажется, не только от голода. Больше я на дачу к Большаковым не ездил, да меня и не звали.