Читать ««Всё не так, ребята...» Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег» онлайн - страница 221
Игорь Васильевич Кохановский
Закончилась новогодняя ночь просто ужасно. На рассвете нас разбудил телефонный звонок. Звонил сосед.
Владимир Семенович попал в аварию на Ленинском проспекте, прямо напротив больницы. Все там и оказались, звонили врачи, просили приехать, что-то нужно было уладить…
И в результате этот прошедший нелепо и невесело праздник, как и считается по поверью, определил (для всех, кроме хозяев!) весь год. Кто уехал за границу и там вскоре умер, как Тарковский, или жил в безвестности, как Аксенов, кто-то заболел непоправимо, как мой муж, кто-то ушел навсегда, как Владимир Семенович…
Следующий раз я увидела его на сцене Театра на Таганке. Он играл Свидригайлова в инсценировке «Преступления и наказания». Может, потому что Свидригайлов – один из самых моих любимых образов у Достоевского, может, потому что трактовка Владимира Семеновича совпала с моим пониманием этой фигуры, но я не могу и через тридцать лет забыть ту роль, то исполнение. До сих пор помню, как сказал: «Он убийца, ваш брат». И как пел о черной крови.
У него было очень бледное лицо и очень черные брови, и в какой-то момент в лице проступило то, что у медиков называется «маской Гиппократа» – маска смерти… Это было редчайшее чудо запредельного в искусстве.
Потом он выходил на поклоны, улыбался, аплодировал кому-то в зале, приглашая подняться на сцену. Кажется, это был Юрий Карякин, и мы с Юрой дома смеялись, что вместо Федора Михайловича Достоевского в качестве автора на сцену вышел Юрий Федорович Карякин.
Но забыть маску, вдруг проступившую, я не могла, хотя мужу о своем видении не сказала. А незадолго до ухода Владимира Семеновича Юрий Валентинович неожиданно сказал мне о чем-то схожем. Но об этом потом.
Была еще одна встреча. Жаркое лето 80-го. Юрию Валентиновичу надо что-то передать в театр Любимову. Мы идем на реку и по дороге заходим на дачу Володарского, потому что «мерседес» Владимира Семеновича стоит у ворот.
Нас усаживают за стол под большим деревом, пьем чай и удивляемся тому, что хозяин соседнего дома не спешит выйти к нам. И в то же время я ощущаю… нет, не напряг, а тщательно скрываемое злорадство, что ли. Словно что-то дребезжит.
Наконец Владимир Семенович появляется, и снова что-то «дребезжит», как говорила моя мама. Но, кажется, кроме меня «дребезжания» этого никто не ощущает.
Владимир Семенович спешит, он вообще все последнее время куда-то спешит и куда-то уезжает из Москвы.
На сей раз вечером то ли в Кисловодск, то ли во Владивосток. Выглядит он плохо, худой, с каким-то косым лицевым углом.
У его лица вообще была странная особенность: в зависимости от настроения его абрис менялся. Скулы то возникали, то исчезали, рот был то скупым, то беспомощным…
Он уехал, но какая-то тревожная тень осталась. Это ощутили и мы, и хозяева, разговор не вязался.
И тут на дорожке, ведущей от его дома, появилась девица.
Желтые крашеные волосы, очень яркий лак на руках и такой же на босых ногах. Личико, может, и миловидное, но потрепанное, поэтому возраст неясен.
Хозяевам она была явно хорошо знакома, а мы просто не могли скрыть неприятного изумления: в доме Марины?!