Читать «Не родит сокола сова (сборник)» онлайн - страница 261

При встречах Иван с радостным дивление слушал художника …тот и художество бросил: дескать, искусство — от искуса демонского… слушал Иван, и, как в храме, угнетался своей многогрешностью. Но в случае с художником он не сомневался, что тот за Христа примет любое страдание, как благодать Божию; тут же, со стариком Рыжаковым все выходило мутно, вязко, — слишком уж нынешнюю благостную обличку заслоняло красное, лоснящееся лицо Гоши Хуцана, а постные речи перебивала богохульная соромщина, какой так славился сельский охальник. Прежние видения, хмельные речи мешали поверить в нынешнего старика, вроде и приобщенного… А потому ничего кроме жалости — жалости брезгливой — Иван не вынес из встречи и не поверил, не внял благочестивым стариковским говорям, — вор слезлив, а плут богомолен.

«Но, может, я ошибаюсь? — мучал себя неразгаданным.— Мало верю чудесам духовного перевоплощения, — слишком рассудочен. А потом, нельзя же человека бесконечно судить за былые прегрешения. Кто не без греха?! Лишь Господь… Опять помянулся разбойный Кудеяр, у коего в загашнике грехов скопилось, что блох у бобыля, который по году в бане не моется, да грехи страшнее и смертнее, чем у Гоши, коль монастыри, кощунник, разорял и монашек к блуду принуждал, а ведь покаялся… Как это в песне?.. «Господу Богу помолимся, будем Ему мы служить. За Кудеяра-разбойника будем мы Бога молить…» Хотя, наверно, есть такие грехи… Ну, да Бог ему судья, как и нам всем…»

Так и остался старик в сыром, заплесневелом бараке, будто в гиблом тумане, неразгаданный, ничем не напоминающий деревенского Гошу Хуцана, и больше их судьба не сводила, – в святые вечера по Рождеству Христову старик помер; и это был уже не слух: брат Алексей со своим тестем Исаем Лейбманом и сыновьями тихо, без церковного отпевания и пьяного поминания погребли одинокого земляка. Зарыли в тяжелый суглинок, воткнули в головах черный листвяничный крест …тумбочки, увенчанные кровавой звездой, уже вышли из моды… а когда отпустили похоронную команду и приладили на рыхлом холмике пару безымянных жестянных венков, то прямо на капоте японской легковушки выпили по рюмке коньяка – все же родич, как ни крути, ни верти. Выпивая, закусывая лимоном и осетриной, молча озирали крест с прибитой к нему медной пластинкой, снова и снова перечитывали гравировку: «Здесь покоится прах Рыжакова Георгия Силыча. 1910 – 1992 г.г.». Гравированное заупокойное величание по имени и отчеству, вроде, никак не сливалось с привычным, деревенским подобием Гоши Хуцана. А ведь мог покойный и по отцу единокровному величаться – Георгием Самуиловичем Лейбманом, и прожить иную жизнь, но, видно, не судьба… Исай Самуилович, похожий на ощипанного ворона, мелкий, лысоватый, с подагрически хрустящими и щелкающими коленями, даже прослезился, – может быть, помянув своего отца, красного комиссара Самуила Лейбмана-Байкальского, за двенадцать лет до кровавого бунта и прижившего несчастного Гошу в уездном селе Укыр.