Читать «Развитие объектов. Наука управления будущим» онлайн - страница 609

368

Наиболее известна концепция творчества Н. А. Бердяева, разработанная в рамках православной религиозной философии на базе экзистенциального подхода, особенно в работе «Смысл творчества» и других (см.: Бердяев Н. А. Философия свободы. Смысл творчества. – М.: Правда, 1989; Бердяев Н. А. Философия свободного духа. – М.: Республика, 1994; Бердяев Н. А. Царство Духа и царство Кесаря. – М.: Республика, 1995).

369

См., например: Семенов С. Н. Развитие творческих способностей в процессе обучения (философско-методологические проблемы). – Уфа: Гилем, 1998. – 174 с.

370

Например, в свое время пользовался популярностью семинар Г. П. Щедровицкого.

371

Широта души русского человека настолько беспредельна, что порой даже кажется чрезмерной. Как выразился один из героев Ф. М. Достоевского о русской душе – «широк человек, я бы сузил». Однако эта «чрезмерность» в строительстве будущего, без сомнения – лишь кажущаяся. Поэтому нужно не «обстругивать» русского человека, как это делается сегодня в рамках реформы образования за западно-болонский манер, а направленно взращивать и воспроизводить такого человека – человека, необходимого для творчества будущего, человека, которого в настоящее время не воспроизводит никакая другая мировая культура, человека, способного в неприглядном увидеть весь мир и найти искать его великий смысл, увидеть и открыть «великие дали». Такой человек вызывает зависть, конкурентные стремления со стороны других культур, желание уничтожить, непонимание природы талантов в этой культуре, в том числе обиженным и озлобленным сердцем, завистливым взглядом. Так, побывав на родине С. Есенина, в однообразно вытянутых вдоль улиц деревнях, среди пыли, без садов и леса, с лишь «кой-где грубо-яркими цветными наличниками», с «зачуханными свиньями» на улице, с магазином села Константинова, который, как «хилый курятник», с водкой, селедкой, конфетами-подушечками и буханками черного хлеба, побывав в избе Есенина – с убогими перегородками, чуланчиками, клетушками…, А. И. Солженицын задумывается о том, какой же «небесный огонь опалил однажды эту окрестность», чтобы «про далекую темную полоску леса» можно было сказать: «На бору со звонами плачут глухари…»? «И об этих луговых петлях спокойной Оки: “Скирды солнца в водах лонных…”? Какой же слиток таланта метнул Творец сюда, в эту избу, в это сердце деревенского драчливого парня, чтобы тот, потрясенный, нашел столькое для красоты – у печи, в хлеву, на гумне, за околицей, – красоты, которую тысячу лет топчут и не замечают?..» (Солженицын А. И. На родине Есенина //Солженицын А. И. Рассказы и Крохотки. СПб, 2009. С. 543–544). И А. И. Солженицын не находит ответа. По всей видимости потому, что не хватало в нем той глубины любви к своей стране и народу, того «таланта сердца», таланта любви «красоты и добра», таланта очарования не-увиденной всеми другими красотой, которые были у С. Есенина, как и таланта прощения, как у Ф. М. Достоевского, побывавшего на каторге в условиях гораздо худших, чем А. И. Солженицын, но вернувшегося с духом всемирным, а не с лично-эгоистической озлобленностью.