Читать «Белорусы: нация Пограничья» онлайн - страница 97

На следующий год после «Белорусской дудки» Ф. Богушевича во Львове был издан перевод на белорусский язык «Пан Тадэуш» Адама Мицкевича в переводе на белорусский язык землевладельца Минской губернии Александра Ельского . Сам Ельский имел несомненно польское самосознание, о чем многократно писал, но с большой симпатией относился к белорусской народной культуре, создал много литературных текстов на белорусском языке и высказал уверенность в его литературном будущем. Ельский принадлежал к числу тех представителей местной интеллигенции, которые считали поддержку белорусского национального возрождения своим долгом и вкладом в борьбу с ненавистной Российской империей, которая проводила политику русификации белорусского крестьянства.

Таким образом, на рубеже ХІХ-ХХ вв. представители шляхты продолжали играть большую роль в популяризации белорусской национальной идеи. Но среди самой шляхты людей с белорусской национальной самоидентификацией было относительно мало. Хотя по данным переписи 1897 г. почти 52% дворянства Беларуси назвали родным языком белорусский , не следует автоматически отождествлять этот факт с национальной самоидентификацией. Большинство шляхты считали себя поляками, гордились своей принадлежностью к католическому исповеданию и польской культуре. Такая стратегия помогала сохранять корпоративную солидарность, отстаивать свое привилегированное положение в местном обществе, которому угрожала новая интеллигенция крестьянского происхождения и западнорусской ориентации. Те же представители шляхты, кто выбирал белорусское самосознание, воспринимались в своей среде скорее как чудаки. Но именно эти «чудаки» сыграли исключительно важную роль в становлении белорусского национального движения в начале XX в., среди лидеров которого видим Вацлава Ивановского, братьев Ивана и Антона Луцкевичей, Вацлава Ластовского, Казимира Костровицкого и других представителей шляхетского сословия. Здесь следует отметить, что на рубеже ХІХ-ХХ вв. дворянство как сословная группа феодального общества все более размывалось, пополняя ряды чиновничества, предпринимателей и в особенности интеллигенции и людей так называемых свободных профессий. Если в первой половине XIX в. типичные белорусские дворяне — это помещики, управляющие их поместьями и околичная шляхта, занимающиеся прежде всего сельским хозяйством, то в конце XIX ст. их потомки — банковские клерки, адвокаты, врачи, ученые. Правда, значительная часть бывшей мелкой шляхты уже мало чем отличалась от крестьянства. Социальные позиции поместного дворянства также постепенно, но неуклонно ослабевали. Родовитой аристократии, которая крепко держалась давних традиций, а также была склонной к космополитизму, этно-языковая модель нации не особенно нравилась, поскольку в условиях этно-конфессионального Пограничья заключала в себе потенциальную опасность вооруженных конфликтов. В этой среде определеннуюпопулярность приобрела краевая идея, которая предусматривала сохранение политической и культурной автономии исторической Литвы или бывшего Великого Княжества Литовского как полиэтнического края. Выходец из среды поместной шляхты Михал Павликовский вспоминал: «Минские поляки, осознавая традицию Речи Посполитой обоих народов, называли себя перед Первой мировой войной литвинами в отличие от жителей Польского Королевства, или короняжей» . Околичная шляхта отличалась польским патриотизмом: «Говорила особым польским языком, каким говорили во времена молодости Мицкевича. Оберегала свою польскость и была очень патриотична» . В то же время, как отмечает Павликовский, среди деклассированного поместного дворянства и польской интеллигенции Минска все более набирал силу польский шовинизм в «эндецкой» (от названия «национальных демократов», одной из главных политических сил в польском национальном движении того времени) версии . Сам Михал Павликовский к «эндэцкой» идеологии относился резко отрицательно и утверждал, что подобное отношение разделяло большинство поместной шляхты Минщины: «Двор "гражданский" был, как правило, благожелательно настроен по отношению к белорусчине. С крестьянами говорили по-белорусски. Хорошее владение белорусским было как бы своеобразным стилем. Поддержка белорусского языка, фольклора и обычаев считалась единственным успешным, а также легальным способом борьбы с русификацией. Высмеивались одинаково как русизмы, так и полонизмы. Дворы, которые под влиянием принесенной с запада эндэцкой заразы пытались полонизовать белорусов, были очень немногочисленны» . Известная писательница Мария Чапская происходила из помещичьей семьи, которая считала своим долгом полонизацию белорусскоязычной службы: «Чем был наш край Беларусь, как не частью Великого Княжества Литовского, на протяжении четырех веков с Польшей соединенный, захваченный Россией? О пробуждении национального сознания белорусов ничего тогда мы не знали. Нужно было выбирать между Польшей и Россией, и не сомневались мы, что край наш должен вернуться к Польше, Польше независимой в давних, до разделов, границах. Поэтому нужно было укреплять в польскости нашу службу, католическую и польскую по происхождению, утверждая в ней польскость, — так считали мы» . С этой целью в семье Чапских службе показывали с помощью видеопроектора картинки Кракова, Вавеля, читали «Оборону Ченстохова».