Читать «Сорвалась с крючка» онлайн - страница 6

И еще больше смутился. Мы молча уселись на траву. Он успокоился немного и продолжал;

— Про старуху я. Она бабушка мне родная. Нет, не поэтому, а потому, что хорошая она, а ты… Ты серчаешь на нее, да, ведь?

— Как тебе сказать? Не серчаю, а больно уж она допекла меня.

— Ну вот, я так и знал. А она вовсе не виновата. Это ее твой Коля надул. И других подговорил. Они сказали ей, что ты баптист.

— Как это баптист? Что они, спятили?

— Нет, они нарочно.

— Но почему баптист, а не молоканин или, скажем, еврей, турок? Для чего, главное?

— Для смеху, вот для чего. Она не любит очень баптистов, вот они и сказали. Еще в первый день, когда ты приехал. А с меня взяли пионерское слово, что ничего не скажу бабушке.

— Так вот оно что! Ну ладно, посмотрим кто над кем посмеется. А почему она так не любит баптистов, твоя бабушка?

— Насолили они ей, вот и не любит.

— А как насолили?

— Ну, про это долго рассказывать. И не люблю я. Нашим ребятам рассказывал, они смеются.

Я стал упрашивать его. Он долго отказывался, говорил, что ничего тут интересного нет, что он не помнит всего. Но потом все-таки сдался.

5

— Мы тогда в деревне жили. Она, бабушка, видал, какая? Кого хочешь, отчитает. Ее все боялись. Я с ней тогда в церковь ходил. Заходим, а перед ней все расступаются. На что поп, и тот читает, читает свою проповедь да на нее зирк, зирк глазами — как, мол, правильно говорю или нет? А она стоит и сверху поглядывает на всех строго.

Дома она молилась богу ночью, когда все спать ложились. Как дед захрапит, она подымется, посмотрит, закрыты ли у меня глаза, и слезает с кровати. Ты думаешь, она как молилась — как все? Нет, она по-другому. Станет перед иконой, голову подымет и смотрит на нее — сердито, будто та виновата перед ней. А сама ни слова не говорит. Простоит так с час, а то и больше, потом кивнет головой, перекрестится и спать.

Когда дед захворал, она вот так же стала молиться и заговорила с иконой вслух. Мне аж страшно сделалось. Я тогда не понимал ничего и боялся бога. А она с ним, как с простым мужиком: так и режет ему, так и режет.

«Ты, — говорит, — прибрал у него (это у меня, значит) отца, мать, сиротой оставил. Ужли же ты, — говорит, — совсем его без кормильца оставишь? Нешто можно так? Аль ты пустишь его с сумкой побираться? А ты, господи, пожалей его, Ваньку-то. Сам знаешь, никак ему нельзя без деда. Народ нынче плохой стал, маловерный — нешто он поможет? А я уж старая. На меня, господи, не надейся. Я вот хожу-хожу да и вытянусь».

Долго так говорила, все доказывала, что нельзя деду помирать. А он взял да и помер утром. Бабушка после этого не молилась дней десять — должно быть осерчала на бога. Даже в церковь не ходила два воскресенья подряд. Плакать она не плакала, однако, я видал — плохо ей было. Ночью не спала, есть ничего не хотела, все вздыхала и сама с собой разговаривала. А сердитая была — не подходи. Я сказал ей: «Бабушка, не надо? Ну его, проживем и без него». — «Без кого это?» — «Да без бога. Раз он не хочет помогать нам, так и не надо».

Как она вскинется на меня! «Ах ты щенок безродный! Да как это у те язык повернулся? Да нешто можно так про бога? Да кто это те научил?»