Читать «Приключения сионского мудреца» онлайн - страница 310

«Что там больные так тебя гасхваливали?! — спросил Бирман на следующий день. — Нам Хамидов сказал, ты кговь свою сдавал?! Ты что, их попгосил письмо написать?». — «Нет, я сам написал после сдачи крови». — «Какую кровь?!» — проснулся Исхак Пинхасович, стоящий рядом. «Да там, в Шаартузе, я туда поехал кровь сдавать, 2 месяца сдавал и пообещал Бирмана взамен прислать. У него, сказал, крови лишней много!». — «В 12 часов конфегенция, я читаю доклад, пгиходите», — ещё раз напомнил Бирман. Зал набился полностью, почти 50 мест, и ещё много стояло в дверях, но не потому, что один из докладов поручили Бирману, а потому что конференцию по дифференциальной диагностике проводила Краснова, зав. нефрологическим отделением. Председательствовал сам профессор Хамидов. Краснова — сухая, бледная 45-летняя «незамужняя специалист». Она была «обручена» с отделением, которое уже 10 лет возглавляла. Она работала допоздна и не столько любила больных, к которым была строга и равнодушна, сколько их болезни. Она любила и гломерулонефрит, и пиелонефрит, много читала литературы, совершенствовалась в Москве, и москвичи приезжали к ней для обмена опытом, считая, что её отделение находится на высоком московском уровне. Она применяла самые современные, ещё мало изученные схемы лечения на больных. Не скупилась с дозировкой, назначала всё новое, о чём прочитала, все что появлялось: большие дозы гормонов, цитостатиков, разрушающих костный мозг и растущие клетки больных. Из-за гормонов больные расползались, как на «дрожжах». Опухало лицо, она это ласково обозначала как «кушингоид», что означало синдром Кушинга — гормональное заболевание. В данном случае это было обусловлено приемом гормонов. Её все боялись, и больше всего — больные и медсёстры её отделения. Даже профессор Хамидов был с ней на «вы» и не любил делать обходы в её отделении, т. к. нефрологию знал меньше, чем она. Другое дело, что её знания не делали жизнь больных легче. Она была эрудированным теоретиком, но неосторожным практиком. Ей был чужд принцип Гиппократа «Primum non nocere!» (Прежде всего — не вреди!). Доклад сделала сегодня она, и очень бодро: о нефротическом синдроме, о современных методах лечения, потере белка через повреждённые мембраны в почечных клубочках, осложнениях и дифференциальной диагностике с амилоидозом и другими поражениями почек. Бирману тоже досталось прочитать статью из журнала «Терапевтический архив» о нефротическом синдроме, что он сделал нудно и не своими словами, именно прочитал, всех утомив, но он этого не замечал. Он относился к тем, которые себя со стороны не видят или видят совершенными, без критики. Они не замечают, что несут глупость, хамство, чушь, не замечают даже того, что над ними смеются. Но своей самоуверенностью, наглостью умеют на некоторых страх нагнать. Так как будет потом мелко гадить, мстить, задавать разные дурацкие вопросы, стараясь скомпрометировать на конференции, например, или другие пакости устраивать. Вот и сегодня, очень нудный во время своего доклада, он очень оживился, когда стал докладывать больничный ординатор. «Почему вы гешили, что это нефготический синдгом?» — спросил он. «А какие признаки нефротического синдрома вы знаете?» — спросила его, в свою очередь, Краснова. Бирман замялся, вызвав смех у присутствующих, но это его не заставило замолчать. Он продолжал задавать вопросы. Такие конференции проводятся для того, чтобы показать себя, а не помочь больным. Врачи сражаются между собой за расположение профессора, а не за жизнь больного. Из-за этих конференций и обходов, из-за подхалимажа к профессору мне совсем не хотелось здесь оставаться после ординатуры. Уж лучше работать участковым врачом, где больше динамики, жизни, самостоятельности, больного видишь в его реальной жизни, а не в «зоопарке» — больнице. Участковому врачу диагнозы надо ставить тут же, у постели больного, не имея анализов. Участковый врач для диагностики имеет только фонендоскоп и тонометр. А остальное и главное — это осмотр больного, опрос, пальпация, перкуссия, аускультация, как у меня в Шаартузе. Эта работа — фронт! А здесь — штабные крысы. Я себя чувствовал так, как будто вернулся с фронта в тыл. Мне хотелось, чтобы поскорее прошли эти два года нудной жизни. Меня больше волновало здоровье сына, чем успехи в ординатуре. Я стал опять халтурить, как когда-то на заводе. Старая сноровка опять помогла! Что-что, а убегать с работы раньше времени мне не надо было заново учиться. Осмотрев больных, а у меня их было четверо, и назначив лечение, сбегал. Врачи сидели, рисовали температурные графики, разрисовывали листки назначений, как художники. Я набрасывал на халат сверху пальто. Выходил из клиники, как будто желал пройти в другой корпус. Если кто встретит, то пальто сверху — «чтобы холодно не было». А там дальше выходил за ворота больницы и уже на троллейбусной остановке снимал халат, упаковывал его в пакет, надевал пальто и садился в троллейбус или автобус.