Читать «Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов» онлайн - страница 383

Самсон Иванович высоко поднимает свою львиную голову, закрывает глаза и, словно вслушиваясь в голос, идущий издалека, из глубины незримого мира, некоторое время молчит.

— Философ Карл Маркс писал: «Мы знаем только одну–единственную историю. Ее можно рассматривать с двух сторон и делить на историю природы и историю людей, но нельзя отделять эти стороны друг от друга. Пока существуют люди, история природы и история людей обуславливают друг друга». Наш отечественный мыслитель Александр Иванович Герцен сказал егце так: «Природа и история — это две главы одного и того же романа». Эта глубокая мысль не была усвоена нашими исследователями раковой болезни, они не разглядели ее исторических связей с природой. Страдание рассматривалось обособленно, — как людское, — животные были только материалом для опытов. Историческую цепь разорвали уже тогда, когда рак растений объявили болезнью схожей, но не тождественной с человеческой, а беспозвоночный мир признали иммунным к раку. Теперь мы уже знаем, что даже у слизняка встречается злокачественная опухоль мышц и желез. И бабочки, и личинки мухи дрозофилы, и морские ежи не избавлены от этого страдания. Во всякой жизненной среде могут возникнуть условия, невыносимые для организма, а в каждой клетке заложено свойство под влиянием таких испытаний становиться раковой. Ходом эволюции изменялись организмы, видоизменялся и раздражитель. Наименее изменчивые — растения — сохранили видимых микробов, у позвоночных, рыб, пресмыкающихся, млекопитающих и у человека — возбудитель стал невидимым. У растений и у птиц он сохранил способность поражать различные виды, отстоящие порой далеко друг от друга, у млекопитающих и у человека — он приспособился к одному определенному и в организме других — погибает.

С такими мыслями я покидал межинститутское совещание. Со мной уходила многочисленная аудитория, прибывшая сюда со всех уголков страны. Одни подолгу колесили на поездах, другие нескоро и до поездов добрались, кто на верблюдах через пустыню, кто на санях в собачьей упряжке, а кто и по воде. У всех было желание послушать ученых и самим поговорить: поделиться тем, что они увидели и перечувствовали у изголовья больного, за микроскопом на опыте. И ученым, казалось, полезно бы их послушать, сойти на время с высокой трибуны и поменяться местами. Мало ли что могли подметить эти рабочие пчелы науки. Много наблюдавшие, мало теоретизировавшие, но достаточно богатые творческим материалом, чтобы дать тронуться льду, — они тут, увы, не смогли исполнить свой долг. Выступили из них немногие, говорить им позволили только о том, о чем до них говорили основные докладчики, и не дольше десяти — пятнадцати минут. Было похоже на то, что именитые и неименитые ученые ради того, чтобы услышать себе похвалу, соглашались стерпеть одобрение, направленное также противникам. И именитые и неименитые допускали, конечно, что люди из провинции могут быть полезны науке, но зачем позволять им говорить что попало, рассказывать такое, что может не пригодиться ни одной из научных школ? Зачем этот напрасный труд?