Читать «Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов» онлайн - страница 375

— Приезжай, Коля, право, приезжай. Мама наварит здесь варенья, намаринует грибков. Мы на рыбалку съездим с тобой.

Он поцеловался с племянником и, когда машина уже тронулась, прокричал вслед:

— Заезжай почаще, не забывай нас!

На обратном пути Елена Петровна и Андрей Ильич сидели рядом. Вечерело. Солнце из–за леса пронизывало багрянцем вершины деревьев, печальный отблеск ложился на Волгу. Елена Петровна смотрела в окно на угасающий день, мысленно видела домашний сад и слышала речь Анны Павловны.

— Андрюша, — прошептала Елена Петровна, — у аас никогда не будет детей.

Он обнял ее и нежно поцеловал.

— Будут. Врачи не позволят, фармакологи разрешат. На каждый яд должно быть противоядие. Мы живем в веке, когда научная мысль может себе позволить творить чудеса.

16

Самсон Иванович смог выбраться из своей больницы лишь через два месяца. Тем временем Андрей Ильич заинтересовал Студенцова диссертацией, и тот, внимательнее ознакомившись с ней, не смог не воздать ей должного.

Была уже зима, когда Ванин прибыл в институт. Николай Николаевич не сказал своему дяде, кому именно он обязан неожиданным приглашением сделать доклад и кто заинтересовался его диссертацией. Самсон Иванович приехал глубоко убежденный, что Яков Гаврилович разобрался, понял свою ошибку и решил исправить ее.

Своего друга Ванин нашел в кабинете. По старой привычке они обнялись и трижды расцеловались. Самсон Иванович сгоряча назвал друга Якушкой, спохватился, но, ободренный его улыбкой, весело рассмеялся.

Яков Гаврилович убедился, что друг его за это время почти не изменился. По–прежнему мягко звучал его голос, на тронутом рябинками лице время от времени появлялась широкая улыбка. Тот же добродушный взгляд в минуты спокойствия и манера склонять голову набок — в гневе. Такой же высокий белый лоб, сильные руки и глаза, укрывшиеся за разросшимися бровями. Было и кое–что новое: движения стали мягче и осторожней, шаги легче, жесты размеренней. Новые желтые ботинки не скрипели, и им не вторили половицы, костюм модного покроя, в меру широкий и длинный, выгодно обрисовывал его плотное, крепкое тело. Суженная и укороченная борода уже не была окладистой и несколько молодила Самсона Ивановича.

Якову Гавриловичу понравилась эта перемена, и он заинтересовался, не результат ли это внимания молодой жены. Самсон Иванович немного смутился, однако подтвердил предположение друга и добавил, что учиться никогда не поздно, особенно тому, что было упущено в жизни.

— Не то чтобы Анна Павловна что–либо спрашивала от меня, — зардевшись, как юноша, объяснял он, — или, как другие, требовала. Скажет между делом, так, мол, и так, и тут же чувствуешь, что она права, лучше не придумаешь.

Ванин, смущенный, поспешил переменить разговор, стал расспрашивать о здоровье Агнии Борисовны, как живется на участке молодому врачу — Сергею, вспомнил, кстати, как глубоко огорчила его тогда ссора с Яковом Гавриловичем и как он надолго лишился покоя.

— И досталось же тебе, — радуясь тону, что все это прошло и не вернется, нараспев рассказывал Ванин, — работа из рук валится, мысли в голову не идут, все с тобой спорю. «Ученый, — распекаю я тебя, — должен прежде всего быть человеком. Ньютон только раз в жизни надел профессорский мундир, расшитый галуном, и то по случаю того, что выступил кандидатом в парламенте. Всегда был прост, как мы, грешные, никаких почестей не признавал». Еще, помнится, сцепились мы с тобой. Время приема, больные ждут, а мысли с тобой воюют. Ты говоришь мне: «Я, Самсон Иванович, человек земной». А я в ответ: «Творение ты земное, но на земле еще не жил». — «Где же, — спрашиваешь ты, — в небесах?» — «Нет, говорю, на сцене. И кабинет твой, и операционная, и хирургическое общество — все это подмостки, а больной — бутафория».