Читать «Торопись с ответом (Короткие повести и рассказы)» онлайн - страница 54
Соломон Владимирович Смоляницкий
— А подписку о невыезде все-таки взял, — и горько усмехнулась.
— Формальность, — глухо сказал Кир, — служба такая.
21 июля.
Вчера вечером рассказала все отцу. Он долго молчал, потом проговорил: не нравится мне эта подписка о невыезде. Потом раскурил свою трубку, спросил:
— А Кирилл что думает делать?
Я хотела сказать — ничего — но не смогла, только пожала плечами.
Отец не ответил. Он курил и смотрел, как у потолка растекается дым. И вдруг сказал:
— Ну, а ты-то что?
Я ждала этого вопроса, но ответила так, будто только сейчас пришло мне в голову:
— А если мне пойти к следователю и рассказать все, что я знаю о Марии Игнатьевне? Она же честный, она… замечательный человек!
Я выпалила это одним духом, смотря в пол. А если отец просто-напросто высмеет меня, как несмышленую девчонку? И правда — что бы я ни говорила следователю, к тому делу это все равно не будет иметь ровно никакого отношения. Там нужны факты, а не эмоции…
Отец помедлил (я чувствовала — он пристально смотрит на меня) и, наконец, сказал негромко:
— Что же, дочка, действуй.
23 июля.
Мне очень трудно писать — хоть бы забиться куда-нибудь в уголок и нареветься, как раньше, когда я была маленькой. Но не могу плакать. Только как-то холодно, пусто внутри. Хочу рассказать все, как было. Всю правду. Для себя. Может быть, потом когда-нибудь пойму, почему мне так тяжело…
Да, надо только написать все как было — будто я ни при чем и смотрю на это со стороны.
Так вот, на следующий день после разговора с отцом я пошла к следователю. Не буду описывать, чего стоило найти того, кто мне нужен. Это неважно. А страшно было только одну минуту, пока говорила, кто я и зачем пришла.
Следователь не удивился. Он усадил меня и, не перебивая, выслушал все, что я сказала. Потом начал спрашивать обо мне — о нашем классе, об учителях, о моих родителях. Он спрашивал, ходил по кабинету, подолгу стоял у окна, снова ходил… Потом вдруг остановился около меня:
— Ну, что же, Вика, ты правильно сделала, что пришла. Спасибо. А ведь трусила наверно?
— Я вообще трусиха, — призналась я, — даже пиявок боюсь…
Он засмеялся и протянул мне руку:
— А к экзаменам готовиться надо, не то провалишься, год потеряешь. Обещаешь заниматься?
Теперь я понимаю, почему он говорил со мной так, как с маленькой. Заниматься. Провалишься. И — ни слова о Кире.
Я ответила.
— Попробую. А с Марией Игнатьевной очень опасно?
— Сказать по правде — опасно. И очень. Так все хитро сработано, что и концов не найдешь, — следователь вздохнул, нахмурился. — Все у них продумано, предусмотрено. Люди бывалые, с опытом… А ты все же постарайся взять себя в руки.
— Постараюсь.
Вот когда я по-настоящему поняла, в каком трудном положении оказалась Мария Игнатьевна. Я побежала к Киру. Он был один. На столе лежал открытый чемодан, учебники, мыльница. Кир молча протянул мне телеграмму.
Я машинально взяла ее, прочла, но ничего не могла понять.
— Из университета. Просят немедленно выехать, — сказал Кир, — меня зачислили сдавать в первый поток. Если опоздаю — все сорвется — и целый год к чертям. Ты понимаешь, что такое год. — Он говорил, будто забивал гвозди в железо, бил, а они не забивались, словно не мне говорил, а себе. — Да, знаю, что скажешь. Знаю. Но ведь все в конце концов устроится. Не сомневаюсь. Иначе не может быть. Ну, ладно, хорошо. Предположим — я остаюсь. Что меняется? Да ровным счетом ничего!