Читать «Рождественская оратория» онлайн - страница 32

— У бедняков запасных ключей не бывает.

— Почему ты решил, что мне надо стать слесарем?

— Решил, и всё. Больно ты пужливый. А слесарь много людей видит. Примечает, как им живется. Разные дома, разные квартиры. Тебе на пользу пойдет.

— Никакой я не пугливый.

— Именно что пужливый. Почти что не разговариваешь.

— А вот и нет.

— Со мной уж точно. Слушать тебя замучаешься. Одно слово на языке, другое в животе застряло.

— Может, и так.

— С народом тебе надо общаться. Знаешь, сколько всего можно увидеть. К примеру, тут в лесу жил финн-углежог. Так вот: люди пошли по ягоды, а как очутились возле домишка его, чуют — вонища несусветная. Постучались — ответа нету. Тогда послали за полицией и за Херманссоном, за слесарем то есть, сам знаешь.

— Не-а, не знаю.

— Вот и прикинь. Надо знать разных других людей, тогда все одолеешь.

— И как же оно было?

— Ух, ты с этим делом ни в жисть бы не совладал.

— Да чем все кончилось-то?

— Ладно, так и быть, слушай, только чур, пеняй на себя.

Сиднер хмыкнул:

— Мухи там были здоровущие, ровно шмели, скажу я тебе. Мохнатые такие. Штук тридцать — сорок. Солнце светило в комнату, и они блестели то зеленым, то синим. Хоть и мохнатые. А финн-углежог сидел на стуле. И половина лица у него заплесневела. Сплошь зеленая плесень, ровно мох, Херманссон сказывал.

— Ты сам с ним разговаривал?

— Не-ет, он папаше рассказывал, а папаша — матери, я кой-чего и подслушал через стенку. Папаша сказал: ежели он мертвый просидел этак две недели, то сколько ж просидел тут в одиночестве, когда был жив? Вот как папаша сказал.

— Слушай, а на кровать он как забирается?

— Мы его подымаем. Весу в нем, считай, всего ничего. А по углежогу червяки ползали. Белые… Вот чего можно увидать. Само собой, коли ты слесарь. — Сплендид старается посильнее разжечь Сиднерово любопытство: — Другой раз был тут один такой, который летать надумал. Лежал возле своего дома в Клоккергордене, наполовину сгнил уже. А к ногам крылья присобачены. Бумажные.

— Как у Аполлона?

— Ну, я не знаю. Звали-то его Эриком. А крылья, может, и картонные были. Ты как думаешь, он верил, что умеет летать?

— Твой-то папа верил. Иногда нужно верить, что умеешь.

— Или он знал, что помрет, и решил помереть так, чтоб все о нем заговорили. Чтоб мы тут повторяли: «Ну, этот, который крылья к ногам приделал».

Они замолчали, услыхав скрип колес и цокот конских копыт. Кто-то не спеша ехал со стороны Стапельсбаккен.

— Ба, уж не Сельма ли?

— Сельма Лагерлёф?

— Ага.

— Ты и ее знаешь?

— Не то чтобы знаю… — Тем не менее Сплендид поднялся с травы и выбежал на дорогу, а когда одноколка подъехала, стащил с головы кепку, поздоровался и схватил лошадь под уздцы. — Здрасьте, тетя Сельма!

— Сплендид, неужели ты?!

Сиднер видит в одноколке знаменитую даму — точь-в-точь такая, как на фотографиях. Седые волосы под черной широкополой шляпой, черное пальто, руки спрятаны в муфточку.

— К Фанни на именины едете, тетя Сельма?

— Да. А ты почем знаешь про ее именины?

— Слежу за газетами.

Пыль оседает вокруг конских копыт, Сиднер тоже подходит к экипажу, мнет кепку в руках, кланяется.