Читать «Открыть ящик Скиннера» онлайн - страница 169

Вот, например, если взять современный прозак… Его хвалят за предполагаемую специфичность, и нам это нравится. У нас возникает чувство, будто мы знаем, что делаем, направляем снаряды в ясно определенную мишень в мозгу — это ведь не то, что примитивный разрез скальпелем. Однако правда заключается в том, что никто на самом деле не знает, как прозак влияет на мозг, никто не знает механизма его действия.

— Фармакологическая специфичность, — говорит исследователь Гарольд Сакхейм, — это миф.

Как и в случае лоботомии, никто не знает в точности, почему прозак помогает. Это примерно такой же тупой инструмент, как и те, что использовал Мониш. Когда врачи прописывают прозак, они действуют так же, как действовал Мониш, — слепо, но с глубокой верой, с искренним желанием помочь… и опираясь скорее на свои желания, чем на факты.

Лоботомию также критикуют за то, что она не дает возможности вернуться к тому, что было. Впрочем, кто может сказать, не причиняют ли современные таблетки тяжелого и неустранимого вреда, о котором нам только еще предстоит узнать? Психиатр Джозеф Гленмаллен предупреждает, что использование прозака может вызывать появление в мозгу бляшек Альцгеймера; может быть, именно поэтому многие из тех, кто принимает прозак, жалуются на память — они не могут вспомнить не только то, куда положили ключи от машины, но и где машина припаркована. Возможно также, что длительное применение новейших средств приведет к необратимым дискинезиям, так что через двадцать лет положившаяся на прозак нация будет ковылять сквозь беспамятство. Мы все равно принимаем их, эти таблетки, потому что нам плохо, потому что другого выхода нет — но точно так же поступали пациенты, ложившиеся под нож для лоботомии. Теряли ли они после операции свою жизненную искру? Именно это и вызывало самые серьезные возражения общественности: вторгаясь во фронтальные доли, ту часть мозга, которая более всего развита у человека и делается все меньше при движении вниз по филогенетической линии, врачи вторгались в сердцевину души и делали ее пустой.

Так это или нет, представляет для нас меньший интерес, чем то обстоятельство, что те же самые опасения и возражения приложимы и к современным методам лечения. На протяжении всей истории, как только нам предлагали возможность достичь психического благоденствия, мы немедленно начинали опасаться потери дивидендов, которые дает темнота. Рильке не желал прибегнуть к психоанализу из страха перед тем, что выздоровеет и не сможет больше писать стихи. Герой пьесы «Equus», для которого любовь к лошадям — смысл жизни, соглашается на психотерапию и обнаруживает, что оказался лишен своей страсти. Современные романисты, спортсмены, матери, деловые люди жалуются, что маленькие таблеточки делают их «менее интенсивными», «менее креативными».

Стоит обратить внимание на постоянство жалоб на любой вид психиатрического лечения, начинаешь думать о том, что дело не во вмешательстве как таковом, а в нашем сложном отношении к страданию, которое мы ненавидим и одновременно считаем очеловечивающим нас. Уничтожала или нет лоботомия жизненную искру, возможно, те меры, которые мы принимаем сегодня, чтобы лучше себя чувствовать, совершают то же самое. О том, необходима ли жизненная искра для кашей принадлежности к роду человеческому, лучше спросить Гарри Даннекера или госпожу М. Думаю, что они, страдавшие такими тяжелыми заболеваниями, ответили бы: «Кому нужна эта жизненная искра? Главное, избавьте меня от этих мучительных симптомов».