Читать «Карманный оракул (сборник)» онлайн - страница 15

Легко сказать, что этот нравственный кодекс труден для исполнения, но и Россия нелегка для жизни. Легко сказать, что этот кодекс холоден, но и Россия холодная страна. Однако, для того чтобы следовать простым пушкинским правилам, у нас есть мощнейший стимул – его поэзия с ее сверхъестественной силой воздействия, его личность с ее безмерной притягательностью, его судьба с ее отвагой и гармонией. Не надо только делать вид, что доброта, снисходительность и терпение приближают нас к пушкинскому идеалу. Поэзия, как и любое другое подлинное служение, – дело кровавое: «И жало мудрыя змеи // В уста замершие мои // Вложил десницею кровавой» – так говорят о хирургической операции, а не о вдохновении. Пушкин отдал все и победил. Это и есть главный урок его жизни, смерти и бессмертия.

Прогноз (отчасти сбывшийся) состоял в том, что традиционная этическая система христианского мира в России не прижилась, это будет заявлено вслух, а дальше она скорректируется. Впоследствии эту мысль в замечательной статье «Дырка вместо этики» развил Андрей Архангельский. Но сказать, чтобы другая этическая система начала формироваться, пока нельзя: точнее, действует прикладная этическая модель: поступай как можно хуже, и тебя станут считать сильным, ибо этические законы на тебя не распространяются. Этика Пушкина – наиболее, пожалуй, органичная для России – пока так и не отрефлексирована, где уж следовать ей в реальности.

О том, как выглядит современная русская этика, я пробовал написать в романе «Убийцы», печатать который еще не время. Роман посвящен нашумевшему «делу Иванниковой» – женщины, которая при таинственных обстоятельствах убила ножом армянина, ибо он то ли пытался ее изнасиловать, то ли сделал непристойное предложение, то ли ото звался на ее недвусмысленное поведение. В этом романе я пытался показать читателю широкую панораму подпольной России – ибо сегодня в подполье загнаны все: либералы, националисты, верующие. В одной из националистических общин – организации радикальных «рашистов» (руссофашистов) со своим тренировочным лагерем – главный герой романа обнаруживает идеолога, сочиняющего трактат о русском характере и национальных ценностях. Некоторые фрагменты этого тракта та я и хотел бы предложить вместо тезисов о современном состоянии «русской идеи». Еще Леонид Леонов объяснял Корнею Чуковскому, что заветные мысли надо отдавать отрицательному герою – тогда тебя ни в чем не заподозрят; но на всякий случай напоминаю, что сам автор этого тракта та – отчаянная сволочь, посетитель одного из московских эзотерических кружков, и прототипом его является молодой Александр Дугин, а отчасти, возможно, мистический поэт Эжен Головин. Некоторым интенциям – точнее, интонациям – Константина Крылова тоже нашлось тут место.