Читать «Над Кубанью. Книга первая» онлайн - страница 2

— А цветом как? — спросил Мефодий, — такой жезудый?

— Почему ж рудый? — обидчивым тоном произнес Семен. — Я-то чернявый?!

— Ты чернявый, а Мишка был рудый, я ж видел…

Семен, успокоившись, натянул тулуп.

— Сейчас Мишка чернявый, весь в меня: и цветом и повадкою, а в люльке рудый был, это ты справедливо заметил, кум Мефодий.

— Да я ж про что? Я тоже про то, в люльке… А ты в обиду… Я ж тебя уважаю, кум…

Заснули. Успокоился табор, серые туманы, как дым, клубились по лощине.

Над горами бурело небо.

ГЛАВА II

Напоив лошадей у Ханского брода, Миша медленно поднимался по крутогорью Бирючьей балки, небрежно сидя на желтой полстянке. Он ехал в ночное на Купырике, гнедой кобыленке, черногривой и вертлявой. Купырик, мотая головой, одолевала крутизну мелким, торопливым шагом. Тропка вилась между густыми кустами карагача и держидерева. Привязанная справа Черва жалась, стараясь не поцарапаться о колючки, давила Мишино колено потным горячим боком.

Позади шла Кукла, рыжая кобылица донских кровей, любимица Миши. Кукла значилась по правленской росписи строевой лошадью запасного третьей очереди Семена Карагодина.

На шее Куклы был чумбур. Она изредка приостанавливалась, тихонько ржала, подзывая отстающего жеребенка. Намотавшись за день, жеребенок еле тащился, останавливался и, обнюхивая колючку, фыркал. Черва не оглядывалась на сосунка, зная, что ее шкодливым сыном старательно занималась Кукла, прозванная в семье Карагодиных «родной тетей».

Когда до гребня осталось не больше десяти саженей, Купырик поднатужилась и выскочила наверх, осыпав со склона гальку и щебневатую землю. Кобылица остановилась, заржала, раздувая розовые ноздри. Высокие травы богатых отав медленно колыхались широкими по-лосами, похожими на мертвую зыбь. Вдали повисло оранжевое марево, предвестие гроз, под ногами поднималась мягкая осенняя брица, по нетронутым землям венца росли пыреи и пушистый ковыль, поближе к обрывам — жеребок, подсохшая к осени медоносная колючка, потеснившая резец и синяк. Еще не сорвалось перекати-поле, еще не подули со Ставрополыцины великие туркестанские ветры, которые разворошат кубанскую степь и погонят по ней верткие кураи и горькие запахи.

Солнце садилось за хребет. Веером расходились лучистые полосы. Накладным золотом куполов блестела форштадтская церковь Жилейской станицы. Закубанские горы темнели, сливались с облаками, и высоко поднимался искрящийся резной край. Мир был прост и поня-тен. Древние горы и не менее древняя степь были близко знакомы, и радостно ощущалась эта близость.

Миша спрыгнул с лошади и, не обращая внимания на обступивших его мальчишек, завязал шпагатными путами ноги лошадей, подстегнул Черву:

— Гайда! — обратился к ребятам: — Все в сборе?

— Почти.

— Пошли к табору.

Табор — три мажары, поставленные полукругом и прикрытые с наветренной стороны полостями — толстыми кусками войлока. На траве сбруя, овчинные шубейки. У колес — кувшины, повязанные тряпками с прослойкой отрубей. Возле груды хвороста мальчик варил кукурузу, подвесив на дышло котелок. Ломая хрусткий валежник, мальчишка поддерживал небольшой, но сильный огонь. Вода закипала, пузырилась, на початках накипала серая пена.