Читать «Синяя веранда (сборник)» онлайн - страница 47

Без языка

Все было распланировано. Но то, что на бумаге смотрелось гладко, в действительности снова начало расползаться, путаться и разваливаться. Вернер поймал себя на мысли: «Вот всегда так с этими русскими», но вовремя одумался – кому он врет, в Германии так тоже бывает.

Вообще соблазн сравнивать появлялся постоянно, но Вернер старался держать себя в руках. «Досравнивались однажды уже, хватит… – думал он. – Теперь вот который год хороним людей. А который, кстати? Шестьдесят девятый пошел с окончания войны. Уфф…»

Лично сам Вернер занимался этим не очень давно, лет пять. Военные кладбища, и немецкие, и советские (для себя он не делал в них различия), мемориалы, а вместе с этим куча бумажной работы, договоры, переговоры, споры с администрациями всех уровней и родов, с собственным начальством… Немецкий, русский, английский языки, слитые в причудливую мешанину, со взлетами чьих-нибудь интонаций, с цветистыми ругательствами шепотом, под нос, почти про себя, когда не хватало уже нервов и слов. Так было всегда. Одна из таких историй заканчивалась прямо сейчас. Теперь на окраине русской деревушки Лежачи, за невысоким забором и полоской молодых тополей, раскинулось сборное немецкое кладбище. Высоченный каменный крест посредине поля, на котором в полуметре под землей выстроилась целая армия маленьких картонных коробочек, бесчисленные до ряби в глазах ровные ряды, теперь уже укрытые зеленой травой. В этих коробочках сюда перенесли останки многих и многих, тех немцев, кто погиб в войну неподалеку. Когда-то давно их просто оставили, одних похоронили наспех, других даже не успели. Но завтра кладбище официально откроют и освятят, у них будут свои могилы, и в этом – Вернер знал – есть и его заслуга тоже.

В такие дни он испытывал воодушевление, чувство правильности происходящего, чувство, которым жизнь обычно не может похвастаться. Может быть, поэтому Вернер любил свою работу, любил искренне. Да, часто бывали долгие командировки, неуютные гостиничные номера, длинные переезды. А тяжелее всего, конечно, людское противостояние. В каждом новом месте в России, где Вернер и его коллеги устраивали военное кладбище, они встречали его. Иногда явное, с плакатами и выступлениями ветеранов и активистов, а чаще подспудное, сокрытое. Одно дело, что политики двух стран, некогда бившихся – и разбившихся друг о друга – насмерть, подписали соглашение и призвали всех к миру и уважению к мертвым. И пожали руки. И даже сделали вид, что тогда сражались не их страны, а страны-предшественницы, а они – не столько потомки, сколько наследники темного прошлого. Но совсем другая картина разворачивалась перед Вернером, когда он приезжал на новое место и видел – глаза. Вдали от теплых кабинетов, ковровых дорожек и сувениров с логотипами. Обычные человеческие глаза, в которых даже за дружелюбием и любопытством сквозила боль. Он понимал это. Он знал, что русским до сих пор больно, что эта скорбь влита в их вены вместе с кровью, вбита в код ДНК. В одиночку Вернер ничего не мог бы поделать с этим, никто не смог бы. Поэтому он делал то, что под силу, – хоронил мертвых и оберегал их покой. Тех, кто напал и кто оборонялся, кто упал в тысяче миль от дома и кто – на окраине родного села. Один из его коллег, любивший высокопарно рассуждать, часто напоминал ему фразу русского полководца Суворова о том, что война не закончена, пока не похоронен последний солдат. Вернеру же всегда становилось не по себе от этой цитаты: из ее тревожной логики следовало, что Вторая мировая никогда не окончится, несмотря на все их усилия. Потому что многих они так и не найдут.