Читать «Том 1. Главная улица» онлайн - страница 324

Средний Запад, край пшеничных полей, образцовых ферм, пыльных проселочных дорог, давший американской литературе Драйзера и Хемлина Гарленда, певца фермерского быта, поэтов Эдгара Ли Мастерса и Карла Сэндберга, стал местом действия многих романов Льюиса. «Миннесотский», «среднезападный» пейзаж и колорит, начиная с «Главной улицы», будет всегда «вкраплен» в его произведения. И если Калифорнию считают ныне «страной Стейнбека», Новую Англию — «страной Фроста», Миссисипи — «страной Фолкнера», то Миннесота была поистине «страной Льюиса», который стал бытописателем и певцом родного штата.

Миллионы американцев увидели в Гофер-Прери зеркало своего быта. Читатели в письмах благодарили Льюиса за то, что он сумел понять их чувства и их горести, даже обращались за советом. Сенсационный успех романа, в свою очередь, нашел отражение в художественной литературе. Героиня книги Мэрла Миллера «Веселый и грустный звук» (1961), родившаяся в 1921 году, то есть спустя год после выхода «Главной улицы», говорит, что ее мать считала себя прототипом для образа Кэрол Кенникот. «В действительности же она никогда не встречала Льюиса, — пишет Миллер, — но говорила: «Он знает обо мне все, он должно быть, наблюдал меня со стороны». Это красноречивое свидетельство указывает на специфическую, льюисовскую, впервые так явственно проявившуюся в «Главной улице» особенность героев — их массовость, синтез в них психологии, привычек, образа мыслей «средних американцев». Известный критик Генри Менкен, высоко оценивший роман, назвал фигуры Кэрол и Уила Кенникотов «триумфом американской обыкновенности».

«Главная улица» наносила удар по традиционному представлению об американской провинции, которую читатели привыкли видеть в «бестселлерах» Бута Таркингтона и других писателей апологетического толка, культивировавших «розовый» миф о «милой, добродушной деревне», населенной «симпатичными и обаятельными поселянами». Книга Льюиса была прямо направлена против романа Мередита Николсона «Долина демократии» (1918), в котором провинциальное захолустье представало неким царством добродетели и «колыбелью свободы».