Читать «Враги. История любви» онлайн - страница 20

— А, Герман! Я вас с трудом узнала.

— Значит, богатым будешь, — отозвалась Маша.

— Почему вы не едите? — спросила Шифра-Пуа. — Остынет.

Маша подмигнула:

— Мама, где ты находишься? Нацисты еще не добрались до Нью-Йорка. Сейчас они в Йонкерсе. Когда, не дай Бог, доберутся, тебе сообщат. Еда тоже еще не готова. Сейчас она подогревается, а не остывает.

— Что? У меня появилась привычка: присяду где-нибудь и засну. Ночью лежу без сна до рассвета и грежу. А днем глаза слипаются. Я долго спала?

— Откуда я знаю? Я даже не знала, что ты спишь, — сказала Маша. — Она заходит в темную комнату и, не зажигая лампы, шарит в темноте, как мышь. Мыши здесь тоже есть. И я уже не различаю, кто из них шуршит. Почему ты боишься зажигать свет? Упадешь опять в темноте и сломаешь ногу. Вот увидишь!

— Что ты опять начинаешь? Что это за сверток? Не нужно каждый раз приносить подарки. Зачем жечь свет почем зря? Я пошла за мотком ниток и ненадолго присела на стул. Я не сплю, у меня перед лицом словно падает занавес, и, не дай Бог вам такого, мутится в голове. И я сижу, как в оцепенении. Что вы стоите? Возьмите стул. Чем это пахнет? Подгорело, что ли?

— Не подгорело, мама, не подгорело. У моей мамы есть странное свойство: если у нее что-то не получается, она упрекает меня. У нее всегда все подгорает, и, когда я готовлю, ей кажется, будто что-то горит. Когда мама кипятит молоко, оно убегает, и она постоянно предупреждает меня, чтобы я была аккуратнее. Герман, ты же увлекаешься психологией. В психологии описан такой случай? Должно быть, это болезнь от Гитлера. У нас в лагере была женщина, которая часто наговаривала на других, обвиняла их в том, что сделала сама. Она была ненормальной и в то же время очень смешной. Потому что сумасшедших не существует. Они только притворяются безумными, вот и все. Я сидела в укрытии с одной сумасшедшей и убедилась в том, что, когда дело доходит до денег, все оказываются здоровыми…

— Все здоровы, только твоя мать ненормальная, — проворчала Шифра-Пуа.

— Мама, я этого не говорила. Не искажай мои слова. Садись, Герман, садись. Он принес мне коробочку для марок. Теперь придется писать письма. Герман, я собиралась сегодня убрать твою комнату, но закрутилась с тысячей других дел. Я тебя предупреждала: будь жильцом, как все остальные, или, как они называют это здесь, — квартирантом. Если ты не будешь требовать, чтобы в твоей комнате убирали, у тебя всегда будет беспорядок. У нацистов я привыкла к принуждению и уже ничего не делаю добровольно. Если мне нужно что-то сделать, я представляю, что надо мной стоит немец с автоматом. Здесь, в Америке, я начинаю убеждаться в том, что рабство вовсе не трагедия. Нет лучше средства, чем кнут…

— Говорит, говорит… Сама не знает о чем, — пожаловалась Шифра-Пуа. — Она любит перечить, вот и все. У нас про таких людей говорили: «Мойше против». Она это унаследовала от семьи отца, пусть ему будет светло в раю. У них все только и занимались демагогией. Мой папа — да покоится он в мире, — твой дед, амшиновский гаон, однажды сказал: «Они рассуждают умно, но в итоге получается, что есть квасное на Пасху — это заповедь»…