Читать «Дорогожицкая Маргарита Сергеевна. Барвинок» онлайн

   Барвинок       Характерниками звались казаки, имеющие особые способности (лечение, гадание, морок, заклинание погоды и прочее). Женщинам на Сечи места не было, однако историки ведь могут ошибаться. Положим, одна все-таки имелась - Христинка, единственная дочь казака-характерника, громовица.       Покровская ярмарка в Нежине шумела разноголосьем заезжих купцов, местных сквалыг, бойких крестьян и пронырливых цыган, что так и норовили утянуть кошель. Я плотнее запахнула свитку, ох и не привычен для казачки-характерницы бабский наряд, только деваться куда. Макарыч тащил меня за собой, уверенно рассекая людской поток и минуя ряды, что ломились от спелых яблок и груш, истекающих медом, мешков пшеницы, богатых чужеземных мехов, конской сбруи, оружия... Но мы уже истратились, нечего глядеть, оставалось забрать коня, что я давеча сторговала у дурного торговца совсем за бесценок.    Только в конских рядах нас поджидала неприятность. Перекупка задрал нос и отказался отдавать коня.    - Обманули меня, злыдни! Скакун у меня знатный, а вы мало положить хотели! Вон честный покупатель нашелся, - и нагло кивнул на стоящего неподалеку парубка с козлиной бородкой и в рясе, никак из бурсы семинарист или попенок.    Кровь закипела, в глазах потемнело, кулаки сжала и двинулась к крысенышу, что моего коня решил увести. Макарыч меня за локоток ухватил, зашептал:    - Остынь, Христинка! Другого найдем, пусть его!    Отодвинула старого казака в сторону и к попенку подскочила:    - А что, вашмость коня моего покупает?    - Покупает, - надменно кивнул он.    Пальчиками пробежала по его плечу, стряхивая невидимую соринку.    - А что, пан себя шибко умным считает?    - Считает, - осклабился крысеныш.    - А что, может пан замолкнуть желает?    - Жела... - начал попенок и вдруг замычал, глаза выпучил, за горло схватился, слова вымолвить не может. Люд ярмарочный над ним хохотать стал, освистывать да пальцем показывать.    Я вместе со всеми посмеялась над красным, как мак, попенком, потом повернулась к перекупке и заявила:    - Сдулся ваш покупатель, вишь, мычит, сердешный. Возьму твоего задохлика ровно за полцены, что раньше предлагала.    - Да как же? - заволновался пройдоха. - Как можно! Он же обещал в два раза больше!    - А я даю в два раза меньше, - приблизилась к торговцу и в глаза ему заглянула, а взгляда характерницы даже клятые ляхи боялись. - За то, что обмануть захотел. А плутовать будешь, вовсе ничего не продашь, прокляну.       Когда из рядов уходила, ведя коня под узды, с важным шляхтичем столкнулась. Светловолосый лях, глаза синие-синие и холодные. Зыркнул на меня презрительно, в сторону отодвинул и в ряды направился. Услышала я, как он грозно вопрошает, где та ведьма, что ксёндза зачаровала и голос у него отняла. Шаг ускорила, Макарычу кивнула, и затерялись мы в людской толпе. Нежин ляхи почитай своим считали, поэтому никак нам нельзя на глаза им попадаться, сабли и пистоли, а к ним пули и порох, везем для побратимов, что скупили здесь по доброй цене.       Остановились мы в Магерках, близко к городу, почти его окрестности, а еще недорого. Зажиточный хутор во время ярмарки превращался в сплошной постоялый двор и бесконечный балаган. А звался так из-за шапок-магерок, которые здесь шили из теплой овчины, на любой цвет и вкус. За свои деньги я даже прикупила одну, для атамана любого. Хоть и знала, что в ответ лишь холодным взглядом мое сердце обожжет и отвернется равнодушно.    Собираться, прощаться стали, уж и с хозяйкой рассчитались за харчи и крышу, но только староста Горобець вдруг пожаловал. Как в хату зашел, так сразу собой все и заполнил, тесно стало.    - Дело есть к тебе, Христинка.    - Торопимся мы, уезжаем уже.    - Погоди. Шляхтич ко мне приходил, в управу жаловаться на ведьму с косой черной, глазами карими, в красной свитке и черной плахте, что опозорила прилюдно его ксёндза. Себя не узнала?    - Нет, - мотнула головой и попыталась выпроводить мужика.    - Как знаешь. Только я Макарыча в холодную посажу, уж извиняй. Коня отберу и хозяину верну.    Я косой тряхнула и грозно подбоченилась.    - Забыли, как дочку вашу от хвори вылечила?    - Не забыл, - нахмурился староста, черные усы подкрутил. - Выхода у меня нет.    Двое крепких мужиков подхватили старого казака под руки. Что же я без Макарыча делать буду?    - Беда к нам пришла. Купцы заезжие с ума сходят. Чертовщина творится какая-то. Если слухи пойдут, убыток большой будет.    Я скривилась - старосту всегда только деньги волновали. Мужик-то он неплохой, незлобный, но жадный, как черт. И свою выгоду нипочем не упустит.    - А я вам на что? Раз чертовщина, батюшку зовите да не поскупитесь на освящение.    - Да уже! - махнул рукой староста. - Только...    Только не дали ему договорить. Со двора послышался шум и гомон, следом вбежал растрепанный малец. С порога, едва переводя дыхание, заверещал как резанный:    - Скорей, скорей! Там страх что делается! У шинку! Опять буянит! - хлопец выдохся, сказать уже ничего не может, за руку старосту схватил и потянул за собой. Я следом, куда уж деваться. Любопытно стало.       Шинок напротив нашего постоялого двора был поганенький. Скупой хозяин на всем жадничал, горилка дрянная, дешевая правда, из харчей только огурцы соленые, гречневая холодная каша со старыми шкварками и хлеб черствый, редко-редко можно было увидеть мясо, холодец или вялую рыбу. Зато так и норовил обдурить, обнести, несвежее подсунуть. Но чудное дело - люда здесь всегда было много, словно не замечали обмана. Возле шинка уже собралась толпа, перешептывались и судачили, кто о чем. Староста проталкивался через толпу, я следом, шаг в шаг. Молитву прошептала, разум привычно очистила, с людьми слилась, словно себя их слыша.    - ... Опять ляхи буянят?..    - ...Так говорят, не своей смертью померла, вот покоя и нет!..    - ... Давеча купец московский с ума сошел, а потом и вовсе концы отдал...    - ...Да что ж такое делается! Опять покойник?..    - ... А девка еще той хвойдой была...    Из шинка лях в дорогом кафтане вылетел. Шапка с пышными перьями оземь полетела. Глаза бешеные, света не видит, кричит, слюна на посиневших губах пузырится, за саблей потянулся, выхватил. Люди шарахаться от него начали, но все равно не уходят, любопытно смотреть, как лях будет убиваться. А если порубит кого при этом, так будет о чем вспомнить, по дороге домой посплетничать с перехожими.    - Пошедум, курва! Мартфе джевуха, нех те дьябли до пеклу взял! Опустшай мне!    Староста замер, на меня оглянулся, в глазах ужас.    - Христинка, это ж родич душегуба Потоцкого! Если с ним беда случится, нам всем головы не сносить! Сделай что-нибудь, прошу!    Только я рот открыла, чтобы старосту к чертям послать, не пристало характернице дар свой тратить и ляхов спасать, как шляхтич знакомый, с ярмарки, людей растолкал, к этому вышкребку подскочил, скрутил его, саблю отобрал. К себе прижал, темные волосы гладит, успокаивает, а сам вокруг глазами бешеными зыркает, недругов высматривает. Пусто мне сделалось, никак еще заметит, узнать может. Только уходить повернулась, как крик раздался. У ляха корчи начались, очи закатились, помирать собрался. Староста ухватил меня за руку, не отпускает, шепчет сквозь зубы.    - Сдам тебя, Христинка! Если ляха не спасешь. Ведь спалит Потоцкий хутор вместе с нами!    Трясця твоей матери! Погоди у меня, староста. Припомню я еще тебе должок, Потоцкий ангелом покажется. Остановилась, вздохнула глубоко, руку об руку потерла, стряхнула. К шляхтичу приблизилась, так он сразу вскинулся, за саблю схватился. Я руки подняла, улыбнулась через силу.    - Вашмость позволит мне взглянуть? Вдруг помочь смогу.    Он холодные глаза прищурил, задумался, но тут лях на его руках в хрипе зашелся и дышать перестал. Уже не глядя на синеглазого, к ляху бросилась, ворот сорочки рванула, ладонь к пылающей груди приложила, стук сердца не услышала. Ох, плохо дело!    - Если дурное задумала, головы тебе не...    - Воды ему с солью, быстрее! Рвоту вызвать нужно! Да скорей же! - и толкнула шляхтича. Он оторопел поначалу, но решился быстро, тут же вскочил и заорал шинкарю, чтоб тот принес сказанное.    Я закрыла глаза, молитву зашептала, чувствуя, как у самой сжимается сердце, холодеют руки-ноги, темнеет в очах. Как же потом атаману в глаза посмотрю, что ляха лечила, силу отдавала! Поганец всхлипнул и задышал, глаза мутные, слепые. Воду ему в рот влила, шляхтич помог. Потом два пальца в горло как засунула, так и стошнило ляха прямо на блестящие сапоги синеглазого. Тот выругался злобно, но потом заглянул в лицо побратима, со лба ему испарину вытер, спросил его:    - Лупши чуете, пан Анджей?    Тот неуверенно кивнул и глаза закрыл, в сон проваливаясь.    - Проносное ему давайте, и еще раз рвоту вызовите. И поите много, только подсоленной водой. Чтоб из ушей выливалась, - сказала я, вставая с корточек и плахту отряхивая.    Уж и уйти собралась, да только синеглазый шляхтич саблю опять вытащил, к горлу моему приставил. Замерла я, вздохнуть лишний раз боязно. Ничего ляху не стоит лицо мне иссечь, шевельнись только. Вот будь у меня кинжал, не стерпела бы, погубила бы ляха и сама бы живой не далась.    - Та самая ведьма с ярмарки, - кивнул он, оглядывая с головы до ног. - Узнал тебя. Это ты моего воеводу погубить хотела?    Макарыч руку к сабле потянул, на меня с опаской глянул, знака ждет. А шляхтич саблю к подбородку повел, голову вынудил поднять. Я и подняла, взглянула в глаза его ледяные. Так и смотрела с вызовом, очей не отводя, ведь с роду ни перед кем взгляда не опускала, даже перед атаманом. Не знаю, чем бы закончилось, только староста влез, под саблю бросился, запричитал:    - Пан Веркий, не губите девку, прошу вас! Не она это, Богом клянусь. До нее здесь худое творилось, чертовщина какая-то!    Горобець меня в сторону утянул, подальше от жестокого шляхтича. Тот своих жолнеров кликнул, они бесчувственного ляха под руки взяли, прочь повели, пылинки стряхивая. Синеглазый остался, ко мне подошел, за плечо взял. Цепкие холодные руки встряхнули меня, словно мотанку.    - Слышишь, хлопка, если умрет воевода, из-под земли тебя достану!    - Пане, пане! Ведь не в первой такое случается. Два дня назад купец московский с ума сошел, крушил здесь все, потом богу душу отдал. А перед ним еще был торгаш, что вино на ярмарку привез. Думали, что упился своим же товаром, а он посинел весь и скончался, пена у рта, решили, что бешеный. А еще...    - Довольно! - оборвал старосту шляхтич. - Мне нет дела до ваших купцов.    - Так ведь пана Потоцкого ... Покойница та самая... А никак опять за ним придет?.. - подобострастно промямлил староста. Тьфу, смотреть противно, как он унижается перед клятым ляхом! - Говорят, что девка неупокоенная, Марыська, что прошлой ярмаркой утопла, является и за собой в пекло тащит. Видели ее, шинкарь и подручный его. Приходит простоволосая, в одной сорочке, лицо белое, глазища синие-синие. На сорочке той барвинок вышитый, а как живой шевелится и разум дурманит. Зовет за собой девка, купцы с ума сходят, задыхаться начинают, словно она за собой их утаскивает и топит...    Тут староста перекрестился испуганно, за спину оглянулся, словно девка та и впрямь его караулит, лоб под копной чернявых седеющих волос вытер, замолчал, на шляхтича с надеждой уставившись. Злость меня разобрала на мужика. Иль совсем у него гордости нет? Шляхтич тем временем задумался.    - От меня ты чего ждешь?    - Так поспособствуйте, пан Веркий. Выяснить надобно, что происходит. Ведь пан Анджей уже третьим мог стать. А вдруг та утопленница за ним снова придет?    - Ты грозить ему вздумал? - шляхтич меня отпустил и сгреб за сорочку старосту.    - Что вы, пан Веркий! Как можно! Помощи вашей прошу! Разобраться надобно. А вот Христинка, - староста на меня кивнул, и шляхтич поймал меня за косу, на руку намотал, к себе притянул, а ведь почти скрылась в толпе. - Велите ей, пусть найдет злодея, человека или черта, все одно.    - Ты ж сказал, что не ведьма она? - шляхтич скривился. - Как сможет? Или обманул?    Староста затрясся, но не отступил.    - Она сможет, пан, не сомневайтесь. Хитрая, кого угодно враз проведет!    Шляхтич косу отпустил, с шеи моей крестик сорвал и кивнул:    - Три дня даю, схизматка. Как найдешь, кто моего воеводу сгубить хотел, так сразу обратно и получишь. В городе меня ищи, спросишь шляхтича Веркия Осышковского.    Развернулся, ушел, и то хорошо. Потому как, если бы увидел мое лицо бешеное, враз бы на месте зарубил.       - Вот он, - сказал староста, распахивая передо мной дверь старой церкви. - Отпевать его батюшка завтра будет.    Я голову склонила, перекрестилась, духу набралась и в церковь вошла. Как ляхи унию насаждать стали повсеместно, так и не стало житья православным. Церковь в Магерках старая была, и ту не пожалели. Бискуп ее в униатскую перекрестил, опечатал, богослужения запретил. Но под такое дело замки сорвали, ризницу и стены обмыли, отмолили. Гроб с телом купца, что вчера умер, стоял в центре, напротив алтаря. Запах ладана с воском, такой успокаивающий и родной, вдруг стал для меня чужим. Да полноте, разве утопленница посмеет в церковь явиться!    Я подошла к гробу, взглянула на тело, поежилась от холода. Лицо купца было спокойное, расслабленное, хотя староста и говорил про помешательство, пену у рта, дикие выходки покойного. А у ляха Потоцкого тоже сердце колотилось, жар был, дыхание прерывалось, глаза света белого не видели. Знакомое что-то чудилось мне в этом, но вспомнить никак не могла. Я ворот рубашки у купца отвела, на шею взглянула. Не было следов, брехня, что его утопленница душила!    А вот пена все-таки была, в уголке рта и в носу. Едва заметная, но глаз у меня острый, я ведь в степи следы пятидневной давности могу углядеть. Помялась я немного, но себя пересилила, веко усопшему оттянула, а зрачки у него и впрямь оказались расширены, ровно от испуга смертельного. Батько сказывал, что раньше характерники силу имели могучую, такую, что и с мертвыми говорить могли. А про побратима своего Ивана Сирка вообще чудные вещи рассказывал, но только сам он никогда мертвых не тревожил, может не хотел, а может и не умел. С живыми куда проще, на них и морок навести можно, и волю подчинить, и тайны военные выведать.    Вот чуяла я, что не своей смертью купец умер, что отравил его кто-то, но страх все равно в сердце змеей поганой заполз и думать мешал. Помолилась перед гробом, от сквозняка вздрагивая поминутно, и ушла поскорей. На свет дневной, к живым ближе.       Я сидела темной тучей в шинку, разглядывала хозяина. Тощий как тростник, плюгавенький, только усы знатные, пышные, длинные. Нет ему веры, сразу решила я.    - Утопленницу говорят видели? - спросила я. - Красивая хоть?    Маленькие глазки у прохвоста сразу забегали.    - Не видел, ясна пани, боже сохрани! Меня бы на месте удар хватил с испуга. Я вам так скажу, это Тараска рассказывал, - перекрестился и кивнул на своего подавальщика. А ведь сразу видно - выкрест. - Тараска, а ну ходи сюда!    Хлопец был хилым, на девку похожим, лицо рябое, сам рыжий, глаза бесцветные, словно нету их вовсе. Тьфу, такого увидишь, сама испугаешься и вовек не забудешь! Я кивнула ему.    - Что, калган то купил?    Хлопец уставился на меня, словно видел впервые. Вот досада, неужто забыл?    - Ты корень калган-травы искал, для калгановки, еще яблоки рядом, сторговался хорошо. Иль не помнишь меня?    Хлопец кивнул неуверенно, улыбнулся робко.    - Помню, просто сразу не признал.    - Так что, видел ты утопленницу?    - Видел. Когда купец кричать начал, я ее увидал. Она с ним рядом появилась, поманила его, и он совсем с ума сошел...    - Так как она выглядела? Почему решил, что утопленница? - перебила я Тараску.    Хлопец задумался, плечами пожал, уставился мимо меня.    - Так зеленая вся, тиной облеплена, лицо рыба съела, коса распущена...    - Говорят, прошлой ярмаркой утопла?    Шинкарь влез:    - Утопла, как же. Люди добрые сказывают, сама пошла топиться!    Тараска бесцветные брови сдвинул гневно, заволновался.    - Неправда! Брешут люди, от зависти брешут!    - Да как можно! Злыдень! Зачем ясну пани морочишь? Молчи уже. Глаза она тебе застила, дурню, а ты и рад. Марыська еще той хвойдой была, я вам так и скажу, ясна пани. А ведь и смотреть не на что, дура размалёванная, из всей красоты - коса и только. А как из речки достали, коса и отвалилась, а сама Марыська раздутая и страшная... А ведь ровно пава между девками ходила, как же, единственная дочка Ивана Бунчука, завидная невеста!    Я глаза прищурила, глядя, как шинкарь злобой исходит, видно, девка и ему приглянулась.    - А что, жених у нее был?    Аж перекосило шинкаря, грохнул передо мной чарку горилки да нехитрую закусь.    - Тьфу! Был, как не быть, ясна пани! Иван расстарался, сосватал дочку в соседний хутор, за пасечника Стёпку Кривошея. Тот уже два года как во вдовцах ходил, хозяйку в дом присматривал. А у него богатый надел земли, я вам так скажу. И свадьбу уже готовили, сыграть должны были на Покрова.    - Так чего ж Марыське топиться? И жених славный, и свадьба богатая, всем девкам на зависть... - поддела я шинкаря.    - А откуда бедному шинкарю знать, - пожал он плечами. - Только зачем ей в воду самой лезть? Ведь холодно было на Покрова в прошлом году...    - Так может, и не сама? Может, помог кто, а?    Шинкарь обиженно засопел, усы подкрутил, на казацкий манер. А сам небось даже сабли в руках не держал, поганец! Ох, и хотелось мне его нагайкой отходить, чтоб не повадно было.    - Может и помог. Кто ж теперь знает. Только я вам так скажу, ясна пани, не своей смертью померла, и то правда.    - А купцы что же?    - А что купцы? - не понял шинкарь.    - Чего девка им является? А не жениху своему или батьке? Или мамке?    - Мамка ейная при родах умерла. А Кривошей жениться собрался, погоревал и хватит.    - А на ком?    - Так на Оксанке Горобець. С лица воду не пить, а скарб за ней знатный староста дает.    - И свадьба когда?    - Как ярмарка закончится, так на Покрова и сыграют. Слажено уже все.    - Купцы, что померли, в прошлом году тоже на ярмарке были?    Шинкарь кивнул, но молчал. Потом меня пальцем подозвал, на Тараску искоса глянул, зашептал мне на ухо.    - Люди добрые сказывают, гуляла она с купцами заезжими. Жадная до подарков была да похвалы. Я вам так скажу, ясна пани, Тараска за ней как барвинок вился, только куда халупнику без родителей на такую девку заглядываться! Хоть и знал про купцов, сам говорил про то, да только как померла она, совсем умом тронулся, слово против нее не дает сказать...       Не верила я в утопленницу, что купцов за собой в пекло тянет. Если б каждый убиенный за душегубом своим из нави мог возвращаться, то за мной сколько бы ляхов убитых ходило, подумать страшно! Вздрогнула, оглянулась, словно и вправду за мной ляхи притаились, за батьковским крестиком потянулась, пустое место на груди обожгло. Клятый лях! Косой черной встряхнула и к дому олийника Бунчука отправилась. А на могилку к девке все равно надобно придти, помолиться, чем черт не шутит.       Богатая хата, только пустая и печальная, словно мороком скрыта. Я хозяина кликнула, долго не отзывался. А как во двор зашла, окна настежь открытые увидала и сообразила, что поминки недавно справили. Ведь аккурат его дочка в прошлую ярмарку потопла, год прошел. Стыдно стало, уйти хотела, только поздно, вышел хозяин. Высок, темноволос, с чубом казацким да выправкой, никак из гнездюков?    - Челом вам, пане, - поклонилась я. - В хату пустите? Поговорить надо.    Оглядел меня олийник, на пол сплюнул, кивнул неохотно.    - И тебе не хворать, девка. Заходи, коли надо.       В хату зашла, на иконы в уголке перекрестилась, рука к крестику потянулась по привычке. Заметил казак, нахмурился:    - Отчего без креста?    Потупилась я с досады, не хотелось мне лукавить.    - Клятый лях отобрал, шляхтич Осышковский, из города. Не по своей воле к вам, пане Бунчук, пришла. Уж простите меня. Чертовщина на хуторе творится, вот староста шляхтичу и пожаловался. Не вернет тот батьковский крестик, пока не узнаю, кто его пана сгубить хотел. Купцы заезжие с ума сходят, сказывают, что ваша дочка за ними приходит да за собой тащит...    Потемнел лицом казак, темными очами гневно сверкнул:    - Это кто ж на мою Марыську наговаривает? Мало им, что похоронить по-людски не смог!.. Так и после смерти в покоя не оставят!    На лавку без сил опустился, голову повесил. Молчал долго.    - Что узнать хотела?    Я рядом села, задумалась.    - Отчего Марыська купаться удумала? Ведь на прошлые Покрова холодно было...    - А я почем знаю, - махнул рукой казак.    - Ее как нашли? В сорочке одной или в одежде? Может, видел кто, как она купаться шла? Подружки?    - Нет. Я ведь не сразу дочки хватился, по утру кинулся, нет ее. Думал, что на ярмарку с утра побежала, уж больно охоча Марыся была до бабских заморских диковинок. И где их только брала?.. А как вечером не вернулась, искать стали, всем хутором. Одежду на берегу нашли, а Марыська словно в воду канула... - казак осекся, губу закусил, я глаза отвела.    - Когда ж нашли?    - Через три недели. Вниз по течению, в соседнем хуторе, к берегу прибило. Едва узнал, и то - по крестику.    - В сорочке была?    - Да. Только от сорочки одни лохмотья остались...    - А хоронили в чем?    - В свадебной сорочке, ее Марыся сама вышивала.    - А рисунок на ней помните, пане Бунчук?    Казак задумался, в скрыню полез неохотно, достал вышитый рушник с маками и птахами, мне протянул.    - На всех сорочках такой был?    - Да. Нравились ей маки...    - Пане Бунчук, а вы на свадьбу с ее согласия сговорились?    - Да неужто я дите свое неволить бы стал? Приглянулся Степка дочке моей, богатый хозяин, щедрый, хоть и немолодой. Да и я за ней приданое знатное давал...    - Так зачем же ей топиться?    - Да не топилась Марыська! - стукнул олийник по столу кулаком. - Наговоры все это, завидуют люди, злыми языками брешут!    - А может помог ей кто? Не по своей воле в воду полезла?    - Да кто б посмел!    - А если свадьба кому поперек горла стала? Поклонники у Марыськи водились? Ведь сказывают, девка красивая была...    - Да хлопцев вокруг нее столько вилось, разве всех упомнишь!    - А купцы заезжие среди них водились? Или шляхтичи городские?    - Ты что такое несешь, девка!    - Люди сказывают, что зналась твоя дочка с купцами. А людская молва...    Вскочил казак, лицо страшное сделалось, кровью налилось, кулаки сжал, по столу стукнул, тот и раскололся.    - Вон пошла!    Горько мне стало, что правду приходится вытаскивать, мертвых тревожить. Поднялась с лавки, кивнула, к двери направилась, но возле порога застыла, обернулась.    - Уж простите, пане, но неужто подарков дорогих у дочки не замечали? Ведь сами сказали про...    - Уходи, а то зарублю!       Уже за порогом вспомнила, что хотела спросить, где могилка Марыськи, но возвращаться не хотелось. А когда за ворота выходила, с хлопцем столкнулась. Статный, голубоглазый, он стоял словно вкопанный, на хату тоскливо смотрел, но зайти не решался.    - Здоров будь, хлопец. Чего в хату не идешь?    Он взглянул на меня сумрачно, темноволосой головой покачал, и меня словно обожгло - ведь до дрожи похож на олийника!    - Тебя звать как? Ты ведь сын пана Бунчука?    - Василь, - кивнул хлопец, потом вздохнул, развернулся и прочь пошел.    - Обожди, - кинулась я его догонять. - Покажи мне, где могилка Марыськи.    Запнулся он на ровном месте, меня кажется впервые по-настоящему увидал, спросил удивленно:    - Тебе зачем? Ты кем ей была? Подружкой? Так отчего спрашиваешь, знать должна.    - Не так все, - начала я, под его шаг торопливый подстраиваясь. - Меня староста разузнать все заставил. Потому что на ярмарке дела странные твориться начали, купцы утопленницу видели, сказывают, что Марыська то была.    - Брехня это! - он даже шагу не замедлил.    - Василь, а скажи, какой Марыська была? - не унималась я, торопясь узнать побольше, пока есть возможность.    - Красивой она была, - в сердцах он сказал. - А люди такого не прощают. Завидовали ей, злобой исходили. А она даже радовалась, что завидуют. Глупая была!    - А отчего топиться полезла? - поддела я хлопца.    - Не топилась Марыська! - он так резко остановился, что я на него налетела. - Это тоже брехня! Даже после ее смерти все уняться никак не могут! Вот ведь мертвую - и ту оболгали! Найду, кто слухи распускает, - своими руками удавлю!    Светлые глаза потемнели, на меня уставились.    - А старосте какое дело до Марыськи? Чего он вдруг тебя прислал?    - Я ж говорю, купцам утопленница являться стала, к себе тащит, а ему убыток с того. Виданное ли дело, уже второй купец душу богу отдал. А сегодня с утра вон даже пану Потоцкому она привиделась.    - Тоже брехня! - отмел он мои слова, словно листья сухие, дальше зашагал.    - Да подожди ты! Василь, а скажи, если сестра твоя не сама потопла, то кто ей помог в этом?    - Да кто б посмел? - слово в слово за батьком повторил он. - Знали все, что за сестру глотку перегрызу, а мне-то за это ничего не будет, пану верно служу.    Отшатнулась я от хлопца.    - Да неужто ты в панские гайдуки пошел? А разве батько твой?.. - тошно мне сделалось, что сын казака мог ляхам продаться, гордость и волю на службу шляхтичам променять.    - А нет у меня батьки, - горько сказал Василь. - Проклял меня старый казак, как узнал.       В соседней хате шумно было, девки и бабы замужние по двору сновали, подметали, деревья лентами украшали, никак к свадьбе готовятся. Ближе подошла, поздоровалась. Рябая девка к тыну подошла, узнала я ее сразу, Оксанка, дочка старосты. Губы поджала, худую косу нервно подергала, на меня зло взглянула:    - Тебе чего надобно, Христинка?    - К свадьбе готовишься? - улыбнулась я. - В хату пустишь? К батьке твоему дело есть.    Посторонилась Оксанка, во двор пропуская. Но я не спешила к старосте, интересно мне стало.    - Говорят, замуж за Степана Кривошея собираешься?    - А тебе какая забота?    - Так говорят, на другой собирался жениться. И года не прошло с ее смерти, а вы уже о свадьбе сговорились.    - Так ты батька спроси. Это он сговаривался, - буркнула Оксанка и надулась.    - А ты замуж разве не хочешь?    Девка с лица спала и как-то сникла.    - Боязно мне. У Кривошея жена умерла, а потом и невеста. Может, сглазил его кто? Слушай, Христинка, уговори батька? Не хочу я за него замуж!    Задумалась я крепко, а Оксанка меня уговаривать начала, за руки цепляется, словно утопающая. Тьфу ты!       Старосту я в хате застала, поклонилась и поздоровалась.    - Челом тебе, пане. Вопросы имею, по поводу Марыськи.    - А с ней чего? Ты бы лучше купцами занималась. А ну как еще кто богу душу отдаст!    - Пане староста, сами ведь просили с чертовщиной разобраться. А как с ней разобраться, если неведомо, что с Марыськой случилось. Сама утопла нечаянно, или помог кто...    Староста чарку недопитую на стол поставил, руками всплеснул, на меня уставился:    - Дык ведь сама она пошла топиться, что ж тут неясного!    - Отчего так решили? Не было у нее причины в воду лезть. Про свадьбу было договорено, жених ей был люб, завидовали все счастью, а она в воду лезть? Уж простите, не поверю, пане Горобець!    Староста помолчал немного, ус пожевал, крякнул смущенно и выдал:    - Порченая она была. С купцами заезжими баловалась. Все на хуторе про то судачили, только батько все слепой ходил. Может, поняла, что Степка после свадьбы, как узнает, так и прибьет сразу, вот и решилась - в омут?    Я покачала головой.    - Неужто Марыська не смогла бы мужу голову задурить? Не верю. Думаю, что помог ей кто-то. А теперь утопленница за душегубом приходит и ищет его...    Староста с лица осунулся, посерел весь.    - Что ж теперь делать? Ведь разорюсь! Как пить дать - разорюсь!    - На приданное дочке не разорились же? И не страшно вам Оксанку-то замуж выдавать за жениха Марыськи? А ну как и за ней придет?    - Да типун тебе на язык, злыдня! Ты дочку не трожь! Оксаночка моя - чистая душа, а Марыська - хвойда гулящая. А такого завидного жениха дочка моя заслужила.    - Может, свадьбу перенесете? Боязно Оксанке, только вам не говорит, не хочет батька гневить...    Староста стукнул кулаком по столу и завопил:    - Да вы обе с ума сошли! Уже все приготовлено! - стал пальцы загибать, перечислять, жадностью глаза враз загорелись. - Сорочки свадебные, рушники вышитые, цветастые скатерти молодым, сорочки из льняного полотна, опояски шелковые, плахты клетчатые, платья люстриновые, все готово!    Оксанка робко в хату заглянула, на пороге замерла.    - Батько, страшно мне... Не хочу замуж...    Потом на лавку села, вышивку недоделанную перебирать стала, в пальцах теребить. Я с ней рядом села, за плечи обняла, на узор из барвинков кивнула:    - Неужто сама такую красоту вышиваешь?    Оксанка кивнула, а у самой слезы на глазах.    - Вот что, дочка, ты не печалься. Христинка покойницу угомонит, аккурат до Покровов успеет. Верно, Христинка?    Я задумчиво кивнула, разглядывая вышивку.       Могилка Марыськи была за кладбищем, ухоженная, цветы лежат. Я на колени опустилась, перекрестилась, молитву прошептала за невинно убиенную душу. Хоть и блудила она с купцами, сомнений в том у меня уже не осталось, но все равно не заслужила подлой смерти. И ведь главное - нет никакой возможности найти ее душегуба, разве что сам сознается. Задумалась я крепко, даже не заметила, как темнеть стало. Холодный ветер с реки потянул, листья с деревьев сорвал, по земле их разметал. А вместе с ними и цветы на могилке в воздух поднял. И словно подсказка мне из нави, остался лишь барвинок синий, искусно из шелка сделанный, затрепетал он тонкими лепестками, удерживаемый в трещинке могильного камня. Плохо мне сделалось и страшно. Впервые в жизни. Сроду ничего не боялась, ни зверя лесного, ни ляха клятого, ни басурманина окаянного, ни смерти лютой, а тут вот холодно стало. Перекрестилась, сухие губы облизнула, зажмурилась, но рука к барвинку так сама и потянулась. Вытащила и разглядывать стала. Сделан искусно, шелк дорогой, персидский. Да полноте! В жизни не поверю, что из нави кто возвращаться может! Такой цветок дорого стоит и не каждому по карману. Людских это рук дело! Значит, мстит кто-то за Марыську. Батько, жених, Тараска влюбленный или другой кто? А может дело и не в ней вовсе, а в одном из купцов, а Марыська так, для отводу глаз? Или про купцов узнала, что не следует, вот ее и утопили? Барвинок я себе взяла, хоть и не по себе стало, вроде как покойницу обираю. Но мне для дела надобно, уж прости, Марыся.       Я вернулась в шинок, когда поздно совсем было. Ярмарочный люд там собирался, так что может услышу что полезное. Два московских купца с пеной у рта ссорились между собой из-за цены, никак не могли сложить ее и договориться между собой. Заезжие торгаши и местные зажиточные после славной торговли очень веселые были, кричали, смеялись громко, пили за все подряд, за отчизну, за удачу, даже за короля польского. Тьфу! Шинкарь вместе с Тараской с ног сбивались, стремясь успеть и всем угодить. И не поспрашиваешь их, не будут со мной сидеть.    Кто мог Марыську утопить? Девка с незнакомым человеком на берег вечером бы не пошла. Оксанка? Если замуж хотела за Степана, то могла и толкнуть соперницу. Только Марыська с ней просто так не пошла бы. Разве что хитростью заманила. Староста? За лишнюю копейку не только сам удавится, но и другого вполне может... Так ведь разве на Степане свет клином сошелся? Нашел бы другого жениха Оксанке, побогаче. Тараска? Приревновал к купцам или к жениху, из отчаяния убить мог. Но опять же, не пошла бы Марыська с таким на берег. Уж совсем себя не уважать. Жених? Узнал, что невеста с купцами гуляет, разозлился, по голове стукнул да в воду? Похоже на правду. Надо узнать, был ли он в Магерках в тот день. Кто еще мог быть? Батько? Уж сложно поверить, что он свое дитя, пусть и непутевое, так жестоко мог покарать. Василь? У него горячий норов, но только обман ему неведом. Едва ли бы смог он так ловко хитрить передо мной про смерть сестры. А еще остаются купцы. Сколько их было, с кем действительно гуляла, а кому только улыбалась да обещания раздавала? Огляделась я вокруг и заметила, что Тараска отдохнуть присел. К нему подсела, разговор завела.    - Тараска, а скажи мне, кто из купцов был на прошлой ярмарке?    Парень плечами пожал:    - Так почти все и были. Разве что из Гданьска толстяк с вином да киевский купец с пистолями дорогими. Они сказывали, что до того только в Сорочинцы товар возили, а тут впервые.    - Показать их можешь?    Парень вдруг заторопился.    - Некогда мне, вон толстяк, а второго сама найдешь...    - Обожди ты! - удержала я его за рукав. - Погляди, не видел такой у Марыськи?    Я достала шелковый цветок и протянула ему. Тараска взял, повертел в руках, но вздохнул и пожал плечами.    - Не видел, не любила Марыська синего...    - Отчего же? Ведь как раз под цвет глаз... Или я путаю... - запнулась сама уже. - У нее ведь голубые глаза были?    Тараска беспомощно отвернулся, глаза опустил долу и голову повесил, от меня ушел. Я нахмурилась, теребя в руках барвинок. Завтра надо будет Степана Кривошея увидеть, ведь наверняка со своим медом будет на ярмарке. А еще гляну, может найду, кто продает такой шелк.       Ярмарка гудела, словно растревоженный улей под нещадно палящим солнцем. Я ловко пробиралась между белыми палатками и возами, лишь изредка по привычке отступала в тень, завидев жолнеров. Ряды с сукном и дорогими тканями были заняты львовскими купцами да армянами, что охотно расстилали персидские шелка перед мелкой шляхтой, гладкой волной пускали бархат или взбивали нежный батист. Я спрашивала, потом показывала барвинок, переходя от одной лавки к другой, везде перебирала тонкую шелковую ткань, сравнивая цвет и качество, но все было не то.    Только в последней палатке мне свезло. Горбоносый купец торговал не только шелками, но и цветами из ткани. Даже я, равнодушная к бабским диковинкам, как зашла, так и обомлела. Здесь было все: красные маки с чернеющей бархатной середкой, розовые бутоны, чьи шелковые лепестки были так же нежны, как и настоящие, задорные васильки с ромашками, полевые гвоздики и... Холодно вдруг стало, ровно рядом дверь в погреб открыли, я так и замерла, увидав веточку калины с темно-красными ягодами в венке. Только мне другие ягоды вспомнились... Что же это получается? Словно морок с глаз упал: ведь и губы синие, и дыхание частое, и пена у рта, и даже видения... Ведь красавка это! А я все пытаюсь вызнать, кто Марыську сгубил, совсем уж поверила, что утопленница из нави приходит...    - Эй, девка, что застыла? Нравится? Смотри, выбирай, а уж о цене сговоримся, такой красавице как не уступить! - и купец черным масляным оком подмигнул мне, рассыпая передо мной цветы и шелка.    - Барвинок хочу, - медленно выговорила я, даже не возмутившись. - Вот такой.    Купец взглянул на цветок, улыбнулся, ловким движением вытащил из шелкового вороха лепестков добычу и протянул мне. Точь-в-точь.    - Порадовали вы меня, пане, - протянула я, раздумывая. - А помните, кому еще продали? Не хочу увидеть на Яринке, этой гадюке подколодной!    Купец улыбнулся, головой покачал:    - Не робей, девка, не видать твоей Яринке такой красоты, не продам...    - А если раньше продали? - обиженно надулась я, вспомнив бабские ужимки.    - Да позавчера один всего продал. И то мужику. Он дочке купил, свадьба у нее...    - А как звали?    - Так разве ж я спрашиваю о том?    - Ну а выглядел как?    - Мужик дородный, усы пышные, завидные.    - А Марыську из Магерок не помните случаем? Это она мне вас присоветовала, только я ей не верила, а теперь уж и не скажешь...    Помрачнел купец, вздохнул тяжело.    - И то верно, царствие ей небесное, - перекрестился он, и сразу я ему простила подмигивание. - Ласковая девка была, незлобная совсем, хоть люди на нее и наговаривать стали. А людская молва хуже топора. Маки любила.    Он стал ворошить пеструю груду цветов, вытащил самый крупный мак, протянул мне и сказал:    - Бери, девка, даром отдам. Только на могилку ей отнеси. Пусть хоть на том свете Марыська порадуется.    - Убили ее, - буркнула я.    - Как так? - удивился купец. - Слышал, что утопла. Да неужто?.. Это тот шельмец, что за ней таскался все время!    - Кто? Как звать?    - Да я почем знаю, как звать! - отмахнулся от меня купец. - Только проходу ей не давал, везде за ней ходил, словно приклеенный. Марыська сказывала, что он дурной, память у него слабая, обмануть его легко. Она платок накинула на голову, и он уже мимо смотрит, ровно не видит.    - Выглядел как?    - Рябой, тощий, одет в тряпье.    - Рыжий?    - Да, точно рыжий. А ты его знаешь?    Оставила я купца без ответа, барвинок забрала, и мак тоже.       В медовых рядах стоял такой аромат, что я с голоду чуть слюной не подавилась. В тучах ос стояли пасечники со своим товаром, расхваливая и зазывая покупателей, почти у каждого еще и медовухи была целая бутыль. Степана Кривошея сразу нашла, стоило только спросить. Большая палатка у него была, и видно, что мед славный, осы так и роятся, как и покупатели. С трудом сама к нему протолкалась, за рукав взяла, в сторону отвела.    - Челом тебе, пане Кривошей.    - И тебе челом, девка. Зачем меня от дела отрываешь? Торговля бойко идет, а ты...    - А я спросить хочу, про Марыську.    Пасечник нахмурился, пот с лысины утер:    - А чего спрашивать? Слышал я про купцов. Только не верю, что утопленница может приходить.    - И я не верю. Но купцов ведь губит кто-то. А с Марыськой разобраться надобно. Вы мне ответьте, пане Кривошей, глаза у Марыськи синие были?    - Синие, - кивнул пасечник, подбородок потер. - Только разве...    - А когда ее из речки достали, вы помните, как она выглядела? Ведь в вашем хуторе нашли?    Передернулся пасечник от лихих воспоминаний, но ответил:    - Страшно она выглядела. Зеленая вся, раздутая, ряской облеплена, в растрепанной косе водоросли запутались, а глаза... Не было их уже, рыбы съели.    - А сорочку на ней помните? Вышивка какая была?    - Да ты, девка, с дуба упала? Какая вышивка? Лохмотья одни!    - Ну, может цвет хотя бы... Синяя была или красно-черная?    Задумался пасечник, глаза прикрыл, потом ответил:    - Вроде синяя, только не уверен я. Лучше у батька Марыськи спроси. Убивался он по дочке своей...    - А вы по невесте, смотрю, не очень, - поддела я Степана. - Уже на свадьбу с другой сговорились.    Пасечник плечами пожал равнодушно:    - А что? Оксанка - девка работящая, пусть и не красавица, зато хозяйкой на хутор придет, а то сложно мне одному управляться. Да и староста уговаривал так, что и не откажешься.    - А раньше тоже пытался за тебя Оксанку сосватать?    - Было дело. Только за Марыськой отец хорошее приданое давал, а она красавицей была.       Хоть и не закончился еще ярмарочный день, раньше я ушла, думами тяжелыми словно к земле прибитая. Что же получается? Староста барвинок купил, якобы для дочки, а на деле он оказался у Марыськи на могилке. Либо сам туда его положил, либо Оксанка. Но мне все больше казалось, что это староста. Ведь как Тараска утопленницу описывал? Без всяких глаз синих и барвинков, хотя якобы сам ее видел. Ни шинкарь, ни батько, ни жених ничего про вышитый барвинок на сорочке не обмолвились, даже вспомнить узор не смогли. А староста вон как расписал! Значит, видел Марыську в одной сорочке. А сорочка была явно не ее, у нее всё в маках, в красно-черном переливе. Что же получается? Могла бы пойти Марыська на берег со старостой? Могла. Особенно, если он сорочку ей новую, тонкую да вышитую посулил. Может, даже вышитую дочкой своей. Пошла Марыська, значит, сорочку приняла. А как в ней оказалась? Неужто примерить решилась прямо на берегу? Вот бесстыдница! Положим, примерила, а староста что? По голове стукнул и в воду? Обожди! А куда тогда старая сорочка Марыськи делась? Забрал?    Тяжело на сердце мне стало. Ведь если староста убил, его на чистую воду придется выводить. А он непременно меня шляхтичу выдаст. Но и смолчать про его грех я не могу.    Зайдем с другой стороны. Кто купцов красавкой травит? Тут всего две возможности: либо Тараска за смерть Марыськи мстит, либо шинкарь. Потому как все купцы там травились, больше негде. Только шинкарю убыток большой с того, и зачем ему это надобно? Тоже в Марыську был тайно влюблен? Скорее поверю, что он мог ее утопить. И Тараска странно себя ведет, непонятно. А если Степан красавку в медовуху добавлял да купцов потчевал? Но мне он показался мужиком рассудительным и основательным, не больно он убивался за Марыськой. Василь бы обидчиков удавил сгоряча, но представить его, подсыпающего яд и терпеливо ждущего смерти, было для меня невозможно. Разузнать надобно. Я ускорила шаг, торопясь в шинок.       А на пороге я споткнулась. Вот ей-богу, прямо на ровном месте. Холодно опять стало, и словно кто-то потянул меня в сторону. К реке пошла. Вдруг представила себя Марыськой, даже ступать начала плавно, косу через плечо перекинула, приосанилась. На песчаной полоске берега я застыла, глядя в темные воды. Манила меня туда сила неведомая. Так и хотелось свитку снять, в сорочке одной остаться да в воду шагнуть. Никак утопленница со мной шутит зло. Вытащила я испуганно шелковые цветы из-за пазухи и швырнула в кусты. Подальше. Отпустило меня немного, и задумалась я. Ведь сроду боязливой не была, а тут вдруг от каждого шороха вздрагиваю, то в жар, то в холод бросает. И многие утопленницу видели, слухи так и ползли по ярмарке. А вдруг душегуб красавку понемногу в горилку добавляет? Всем без разбору. Совсем чуть вчера выпила, без закуси правда. Для того, чтобы душу отдать, мало, а вот для того, чтобы чувствовать себя погано, чтобы мерещилось всякое - как раз малой толики и хватит. А люди верят и дальше слухи пускают! Злость меня взяла, что посмел кто-то характерницу дурить. Полезла я в кусты цветы выброшенные искать. И на заросли красавки наткнулась. Высокая она вымахала, сочными темными ягодами сплошь усеянная, красивая и опасная. Вот и не верь потом в навь!       - А ну поди сюда, - поманила я шинкаря.    - Некогда мне, ясна пани, - он угодливо изогнул спину. - А вот ежели закажете что, то...    - Сюда подошел! - рявкнула я. - Или мне шляхтичу на тебя пожаловаться, что это ты порченой горилкой купцов травишь? Признавайся, добавлял что-то?    Как он побледнел то сразу, затрясся, рядом на лавку упал и взмолился:    - Ясна пани, да как можно? Не было сроду такого! Я вам так скажу, это девка пропащая с того света все уняться никак не может, злоба ее душит на добрых людей...    - Купцы, что померли, у тебя останавливались на постой?    Шинкарь кивнул, в глаза мне просительно заглянул:    - Да, только нет в том моей вины...    - А шляхтич Потоцкий, что давеча тоже покойницу видел, у тебя как оказался?    - Так он всегда захаживает, когда в Магерках бывает.    - Неужто горилку мужицкую пьет?    - Да как можно, ясна пани! Я вам так скажу, у вашмости Потоцкого вкус недурен. Я для него и для купцов заездных медовуху держу.    - Медовуху? А у кого берешь?    - У Кривошея обычно и беру. Только, ясна пани, я вам так скажу, медовуха славная была, сам пробовал.    - Что Потоцкий пил в тот день? Ел что?    - Да неужто ясна пани думает, что мог кто на пана замахнуться! Медовуху пил, не закусывал! Хвалил ее...    - А про Марыську кто вспомнил?    Шинкарь нахмурился, ус на козацкий лад подкрутил - так бы руки ему и оборвала!    - Он сам и вспомнил. Вашмость изволил пошутить, что Марыська и утопленницей ему бы по нраву пришлась, а то, что холодна, так не в том беда, смог бы согреть.    - А дальше что?    - А Тараска, злыдень пысюкатый, возьми и сказани, что утопленница за купцами приходила. Только вашмость Потоцкий не поверил, рассмеялся да еще чарку заказал.    - И Тараска ему принес?    - Отчего же не принести, ясна пани. Я вам так скажу, зря они ее вспомнили, потому как нельзя мертвых кликать!..       Одного я не понимала - зачем Тараске травить купцов? Из ревности? Отчего тогда при жизни Марыськи не травил? А если отомстить им хочет, то зачем ему всех подряд травить? Умом тронулся от горя? Позвала я Тараску к себе, барвинок на стол положила, на него кивнула:    - Знаю я, кто Марыську сгубил.    Тараска глазами бесцветными сверкнул зло и не удержался:    - Кто же?    - Так Оксанка. Это она соперницу в воду толкнула, а теперь боится. Вот на ее могилке барвинок оставила, умилостивить покойницу хочет.    Тараска вдруг головой покачал, уверенно сказал:    - Не она это.    Оторопела я - вся моя задумка была на том, что он поверит, а вишь, поди ты!    - Отчего же не она? - попробовала я убедить его. - Разве не она замуж теперь за Степана Кривошея выходит? Вот совести совсем нет! И года не прошло, как Марыська сгинула, а они уже и про свадьбу сговорились!    - Не она это, - заладил Тараска. - Не она.    - Откуда знаешь?    - Знаю, - его взгляд забегал, потом остановился у меня за плечом. - Когда являлась утопленницей, она все пальцем показывала и говорила - "Он меня убил, он!" Не она, понимаете, а он!    Вид у него такой был, словно и взаправду за моим плечом увидать что-то силился, я не удержалась, обернулась, потом чертыхнулась и перекрестилась.    - Отчего ж Марыська тогда имени не назвала? Почему за всеми без разбору приходит?    Тараска плечами пожал виновато:    - А мне откуда знать...    Хотела я старосту заставить сознаться, ведь ради дочки мог бы, но не поверил мне Тараска, а значит, план менять надобно.    - Раз не Оксанка, тогда староста получается... - прошептала я намеренно громко и встала уходить.    Но Тараска мне в руку вцепился, не пускает.    - Почему староста? Говори! Как узнала?    Вздохнула я тяжело, барвинок со стола сгребла:    - Потому что цветок староста купил, думала, что дочке своей подарил, а нет. Получается, это он его на могилку Марыськи положил, вину свою замолить хочет.    Страшные глаза стали у Тараски, бешеные, даже мне не по себе сделалось. Только отступать поздно, поэтому сказала я:    - Завтра батюшку позовем, за души купцов убиенных помолимся. Может, если раскается староста в молитве чистой, то и душа утопленницы покой найдет...       Как назло, я со старостой прямо на пороге шинка столкнулась. Подхватила его под локоть и за собой потащила, никак ему нельзя сегодня в шинок. Другой у меня план теперь.    - Пане староста, знаю я, как душу Марыськи успокоить. Знаю, кто купцов губит, кто покойницей прикрывается, кто в убыток вас заводит.    - Правда? - обрадовался староста. - Так надобно прямо сейчас...    - Нельзя. Вы ж сами шляхтичу пожаловались. Он крестик мой забрал, не помните разве? Так что надо его присутствие. Вы уж попросите его завтра приехать. И не забудьте напомнить, чтоб крестик мой взял. Потому как я без него не смогу обратно покойницу в навь вернуть. А про купцов не тревожьтесь. Не будет больше смертей. Только в шинок без меня не ходите, а то проболтаетесь еще раньше времени.    Я хитро подмигнула старосте, а потом барвинок достала и показала.    - Марыська сама ко мне приходила.    Побледнел староста, и последние сомнения пропали - он сгубил девку.    - Велела душегубу покаяться, а иначе со свету его сживет, подарки его клятые вернула.    - Неужто указала на убийцу? - промямлил староста и испуганно перекрестился.    - Так не может она указать, - уверенно пояснила я. - Потому и покоя ей нет, что не может. От злости бесится, людей пугает. Но я так думаю, что тот, кто купцов травит, он и Марыську сгубил. Завтра все решится. Не забудьте ляху про мой крестик напомнить, пане староста. А то завтра вызвать покойницу я смогу, а вот назад ее отправить без креста - никак. И Макарыча уж выпустите, помощь его нужна будет.       Барвинок с маком я на могилку вернула, вдруг староста придти решит и проверить. Хоть я и рвоту вызвала, чтоб от остатков яда избавиться, и молилась весь вечер, все равно плохо мне спалось, тревожно. Под утро Марыська приснилась, простоволосая, в одной рубашке, окровавленная. Холодно ей было, все она ко мне руки тянула, согреть просила. Только я даже во сне знала, что стоит руку ей дать, и все, утащит за собой в навь. Я на постели вскочила, сердце унять сразу не смогла. И все мне покоя не давало, почему во сне Марыська в крови была...       Макарыч долго меня уговаривал отступиться и бежать из города, слишком рисковый план я затеяла.    - Ведь если не получится у тебя, если ошиблась ты, то клятый лях на месте зарубит, как узнает, чьи мы. И это еще хорошо, потому что может отправить на лютую и долгую казнь на площади, панам на потеху!    - Не могу бежать. Девку сгубили, а теперь помешанный из-за нее людей травит. Положим, поделом Потоцкому, так ведь не знаешь, кому душегуб завтра отравы подсыплет! Ты меня уж не подведи, Макарыч. Как начнется все, готов будь. В хату проберись, сорочку ищи. Как найдешь, так сразу ко мне. А после... Бежать надо будет, пока ляхи не опомнятся.       Да и поздно бежать уже было, тучи уже собрались, громовицей не зря я называлась. Шляхтич со своими жолнерами уже на месте был. Коня своего возле шинка привязал. Хороший конь у него был, тонконогий, гладкий, а шерсть блестела, как жирные пятна на воде. Такого и увести не грех.    - Вашмость, крестик давайте, - руку я к шляхтичу протянула.    Он взглянул на меня холодно, брови вскинул.    - Как обещано, укажешь, кто моего пана сгубить хотел, так и получишь.    Улыбнулась я шляхтичу так ласково, как смогла, только Макарыч от моего взгляда посерел весь, в дальний угол попятился.    - А что, вашмость боится, что сбегу? Только куда ж мне деться... - рукой шинок обвела, где уже тесно было. Староста пришел, в сторонке сидел, батько Марыськи мрачнее тучи надулся, Василь на него смотреть не смел, даже Кривошей пожаловал. Шляхтич скривился, но полез за пазуху, крестик вытащил, у меня перед носом покачал на цепочке, а потом на пол уронил и сплюнул зло.    - Пся крев, попробуй только обмануть!..    Поторопилась я за крестиком нагнуться, чтобы лицо, ненавистью перекошенное, скрыть от клятого ляха, не время еще.    - Зачем же мне обманывать, вашмость... - я угодливо улыбнулась, дыхание выровняв. - Всю правду расскажу... Как дело было... А началось все год назад, когда Марыська утопла. Красивая девка была, все с тем согласились...    Время потянуть мне надобно, чтобы Макарыч успел все подготовить, чтобы Тараска решился отраву подсыпать, чтобы староста чарку с ней выпил.    - Хлопка, мне про твою девку не интересно знать!.. - оборвал меня лях поганый.    - Вашмость, так с ней все связано! Уж потерпите малость. Красивая девка была, - повторила я, украдкой поглядывая на старосту. - Только гадости про нее говорить стали, что с купцами гуляет, что подарки дорогие принимает...    - Брешут все! - стукнул кулаком по столу олийник и взвился, но жолнеры его враз к месту припечатали.    - ... А еще свадьба у Марыськи сговорена была на Покрова. С паном Кривошеем. И вдруг полезла девка в речку купаться. В сорочке одной. В холод осенний. Странно, правда?    Клятый лях уселся на лавку, на меня уставился холодными глазами, жолнерам своим знак сделал, они тоже сели. Понял, что ждать придется. Макарыч появился, головой кивнул, сверток показал. Значит, права я оказалась.    - Только не по своей воле Марыська в воду полезла. Ревность жгучая ее сгубила, зависть людская. Ходил за ней душегуб по пятам, за каждым шагом следил, взором поедал. А как убил, мало ему показалось. Совсем умом тронулся, ревность дышать не давала. Стал он соперников губить, отраву им сыпать...    Староста уже горилки пригубил, значит, скоро подействует.    - Красавка это, вашмость. Ядовитая трава, что дыхание сбивает, разум омрачает. Оттого и мерещилась купцам покойница, ведь про нее постоянно твердили в шинке. И вашего пана этой отравой сгубить хотели...    - Кто? - лях с места медленно встал, лицо страшное, глаза мертвые, пальцы на сабле побелели.    Макарыч ко мне подошел, сверток протянул.    - Тараска, - кивнула я на парня, сорочку из свертка разворачивая.    - Неправда! - заорал Тараска, пытаясь вырваться из рук жолнеров. Один из них стукнул его крепко, он обмяк, на колени упал, заскулил от боли, но продолжал твердить. - Не убивал я Марыську, не я это! Люба она мне была, пальцем не тронул!    Я встряхнула сорочку на вытянутых руках, ответить хотела, только слова в горле застряли, как кровь увидала на сорочке. Словно ветер шальной в голове у меня пронесся, мысли как листья разметал, сложилось все сразу. Вот ведь глупой я была!    - Ты убил купцов, ты хотел отравить пана Потоцкого, и ты сгубил Марыську. Это ведь ты слухи про нее распускал, от злости и ревности давясь? Только брехня это все была, сам же знаешь! Снасильничал ее душегуб, а она ведь девкой была, - швырнула я Тараске в лицо сорочку Марыськи. - Понял душегуб, что не поздоровится ему, не будет она молчать, отцу пожалуется, потому и убил Марыську, в свой подарок переодел, чтобы не осталось следов, в воду выкинул, словно собаку!..    Староста побледнел, за сердце схватился. Батько Марыськи со скамьи встал, с лицом красным, кулаки сжал, к Тараске двинулся. Жолнеры ему путь преградили. Лицо Василя страшное сделалось, словно бес в него вселился. Только пока его не замечал никто.    - Не я это! - всхлипнул Тараска, слова глотая, тараторить начал. - Любил я Марыську, света белого за ней не видел. Как смеялась она, у меня все замирало внутри, сам не свой делался. Да разве посмел бы я хоть пальцем ее тронуть, да я дышать на нее не мог! Думал, что если молва про нее дурная пойдет, то свадьбы не будет. А тогда она на меня взглянет! Ходил за ней, следил, но в тот вечер не углядел. Кинулся искать, да только поздно было... В кустах одежду ее нашел, а сорочку отдельно, еще дальше, в зарослях красавки. Как кровь увидал, понял, что беда с ней стряслась. Кинулся догонять душегуба, но не догнал!.. Темноволосый он был да высокий!..    - Довольно! - синеглазый лях брезгливо сорочку с пола ногой отшвырнул. - Пся крев, в кандалы его!    - Обождите, вашмость, - остановила я его. - Ведь надобно еще покойницу упокоить, а то явится опять за душегубом...    Шляхтич споткнулся, на меня уставился.    - Поймали же душегуба...    - Нет, - покачала я головой и на Тараску кивнула. - Не убивал он девку. Убийцу-то он видел, когда на берег шел, но вот беда, узнать не может. Да, Тараска?    - Как такое возможно? - озадачился шляхтич.    - А он лиц не различает. Меня не узнал, купца показать не смог. Даже цвета глаз у Марыськи не знал. А она это быстро поняла, оттого и провести его смогла, от преследования избавилась, просто платок на голову накинув. В тот вечер она от него сбежала, на речку пошла, уж больно ей подарок приглянулся. Жадной Марыська была до подарков. Сорочка с барвинком вышитым... - я достала шелковый барвинок, в руках покрутила. Староста задыхаться начал. - Пане Горобець, как все было?    Лицо у него покраснело, глаза мутными сделались. Староста отмахнулся от чего-то невидимого.    - Не было ничего! Врешь! Прочь пошла!    Тараска расхохотался зло:    - Сдохнешь, сучий сын! Горилку уже выпил!    Я к старосте подошла, барвинок в руках теребя, глаз отвести он от него не мог, отмахивался от меня.    - Ты зачем Марыську снасильничал?    - Не было ничего! - твердил староста, а губы уже синеть начали. - Порченая она!    - Прощения у покойницы проси! Иначе с собой заберет!    На колени мужик рухнул, за горло схватился, мимо меня уставился.    - Прости, Марыська, прости! Думал, порченая ты... Не знал! Бес попутал... разум помутился... Прости... Думал, от свадьбы тебя отговорить, ради дочки, Богом клянусь! Зачем ты смеяться надо мной стала? Зачем? Словно черт в меня вселился, когда представил тебя в сорочке этой клятой! А потом, Марыська, зачем потом стала грозить отцу все рассказать? Зачем? Зачем на камнях оступилась? Это ты все виновата! Ты сама...    Староста рыдать начал и хрипеть, глаза слепые сделались.       В шинку неразбериха началась, олийник к старосте кинулся, лавкой наперевес жолнеров разметав. Василь медленно встал, за саблей потянулся. Тараска вопил, старосту проклинал, у Марыськи прощения просил за наговоры свои грязные, что жизнь ей сгубили. Шинкарь сокрушался, убыток считал, лавку сломанную, посуду побитую. Шляхтич же растерялся поначалу, потом заорал, к порядку призывая, саблю вытащил. А за окном гроза началась, раскаты грома все заглушили, на секунду даже притихли все. Только мне времени хватило, я под шумок Макарыча ухватила и к выходу потащила. Никому до меня дела уже не было.       Снаружи пелена дождя хутор укрыла, словно морок. Я к спине коня пригнулась, и полетели мы прочь. Атаман ругаться будет, что задержались. А славный жеребец у ляха, плохо только, что светлый, видно издалека.    - Христинка, вот зачем ты у шляхтича коня увела? Ведь осерчает, - попрекнул меня Макарыч. - И грозу зачем позвала, так бы ушли!    - А я уверенной быть хотела, что уйдем. А с ляхом еще встретимся, когда Нежин брать будем. Вот тогда и сочтемся с ним, - проговорила я, крестик на груди сжимая.    Назад оглянулась, хоть и знала, что плохо это. На миг почудилась мне девка в белой сорочке, что на берегу стояла, вслед мне смотрела. Мигнула я, и вот уже не стало ничего позади, только стена дождя.       Примечания:    Бискуп - католический епископ    Вашмость - вежливое обращение к польскому пану    Выкрест - человек, перешедший в христианство из другой религии    Гайдук - надворная стража    Гнездюк - запорожец, осевший на хозяйство    Громовица - здесь характерница, что может вызывать грозу    Жолнер - солдат    Калгановка - водка, настоянная на корне калгана    Красавка - простонародное название белладонны    Ксендз - польский католический священнослужитель    Магерка - шапка с широким околышем из меха или овчины    Мотанка - сделанная из ткани узелковая кукла    Навь - мертвецы, невидимые души мертвецов, место, куда они уходят    Окрайка - подпояска, пояс    Олийник - производитель или продавец масла, владелец маслодельни    Плахта - домотканая (обычно шерстяная) юбка, состоящая из двух полотнищ    Свитка - верхняя длинная распашная одежда из домотканого сукна    Схизматы - так поляки, католики, называли православных    Халупник - безземельный крестьянин, живущий в чужой хате    Хвойда - гулящая женщина