Читать «Черная Фиола» онлайн - страница 17

Или не верил?

И Надежда не нажимала: улыбается ему, хохочет, а Петр смотрит на нее — и так недоверчиво…

Чем он поразил, чем взял ее?

Жогин соображал, связывал их характеры, опыт. Он хотел понять слияние двух таких разных течений в одно — семью, — чтобы породить новые жизни. Едва ли, догадывался он, это была инициатива Петра, действовала она.

Или Петр сам пришел к ней? Сказал: «Мне все равно, что там было, я не могу жить без тебя».

И была свадьба, гости, крики «Горько!» и прочие разные пошлости.

Генка кричал громче всех, облизывая пересыхающие губы.

Но эту громкую и веселую свадьбу сыграли не сразу, потому что Жогин задержался в тайге.

— Подождем брата, — сказал Петр, и Надежда согласилась, а Жогина известили письмом.

…Жогин в тот день подстрелил оленя и на веревке кое-как подтянул его на пихту, повыше, чтобы не растащили росомахи. С собой унес только оленью ляжку.

…Загорелась в полярной ночи холщовая, просвечивающая насквозь палатка, светилась, будто лампа Петра.

В ней, знал Жогин, у горящей железной печурки, что и бросала красные отсветы на холщовые стенки, ждет Маша Долгих, его начальство, его любовь.

Он торопился к ней, предвкушая тепло, вкусную еду, сон, горячие руки Маши. Но в палатке двигались тени. Люди? Кто они? Жогин подбежал к лагерю. Много чужих оленей топталось рядом с палаткой. На нартах сидел проводник-эвенк Крягин, кормил собак мороженой рыбой. Он сказал Жогину, что к ним приехали помочь закончить работу хорошие ребята, молодые, веселые. Много их!

И на самом деле человек пять здоровенных бородатых парней тесно забили палатку. Они-то и отдали письмо Жогину, а он сказал, где искать убитого оленя. Парни ушли, он прочитал письмо у печки. Затем вышел и долго-долго стоял в темноте. Считал пролетающих сов (пять штук), скрипы оленьих топтаний (бесконечные).

Подошла Маша и обняла его. И тут их любовь кончилась. Жогин сказал:

— Иди ты от меня к черту. К черту, к черту. Я дурак, я торчу здесь!

19

На свадьбе ему было и стыдно, и оскорбительно. Лицо горело, как тогда, от Машиных пощечин. Жогин был зол — на Петра, Надежду, себя. Вскочить и заорать им всем? Петру: «Что ты делаешь? Опомнись! Тут сидит ее временный муж!» Выгнать всех? Но что-то останавливало его, что-то еще заключалось в этой свадьбе, непостижимое для него, но хорошо известное другим: сияющей Надежде, веселому папахену, по-идиотски просветленному Петру и даже всем гостям, веселым и шумным.

Спасаясь от их глупых криков, Жогин вышел на крыльцо. Там зажег бумажку и полюбовался на огонек. Тот напомнил ему костры, лесную тишину, Машу.

Туда, к ним надо бежать! К ним!

Его позвали. Жогин бросил бумажку в снег и вернулся в духоту и шум.

Папахен сидел с вилкой в руке, с огуречным семечком на подбородке, рядом с Надеждой.

Жогин поморщился: сидит, ухмыляется, недобиток, напрасно прощенный, а Петр, улыбаясь, что-то говорит ему.

«Проклятие! Я удался в отца, — думалось Жогину. — Я так же громоздок и нескладен, с таким же точно носом. Этот чертов нос не прикрыть зимой модным коротким воротником, я обмораживаю его, оттого он красный».