Читать «Три часа без войны» онлайн - страница 10
Максим Анатолиевич Бутченко
На следующий день состоялось их первое свидание. Кизименко, как обычно, пришел раньше. Он всегда приходил раньше, как будто торопился успеть прожить свой срок жизни, боялся, что она утечет сквозь пальцы, бренностью и тщетой. Таня жила недалеко — на Краснопутиловской. Он стоял перед обшарпанным подъездом хрущевки: разбитая лавочка, перевернутая урна, невысокая деревянная свинцово-серая оградка, скрывающая черную потертую пядь земли, на которой росли, точно на лысине, тонкие волоски зеленеющей травы. Весенние лучи солнца падали на коричневую грязь, осветляли ее, а рваные лужи после дождя отражались световыми бликами на бурой ржавчине железных дверей подъезда.
«Как же все убого, разбито, разрушено даже без разрушений, — думал он. — Создано уже разрушенным — вот в чем парадокс. Почему так? Что в России ни делай, какой дом ни выстраивай, выходят рухлядь и развалины. Словно разруха и была спроектирована. Нужно строить все заново, строй прогнил. Необходимо что-то неординарное, мощное, все сметающее на своем пути. Революция!»
И тут дверь распахнулась — и показалась девушка. В тот вечер они гуляли по старому парку, покрытому извилистыми асфальтированными дорожками, как паутиной. Люди, по идее, должны запутаться в линиях асфальта, которые внезапно закруглялись, заплетались в диковинные узоры. Они гуляли по дорожкам, говорили о бесконечных возможностях языка, о том, что человек уже заранее запрограммирован на понимание символов и объектов.
— Ты знаешь, что младенец может различать живое и неживое? Откуда ему это знать? Он еще и сказать ничего не в силах, а тут — нá тебе, осознает: мама живая, резиновая игрушка — нет. Думаю, что с самого начала в человеке заложена программа, основа, матрица. Мы можем понимать вещи, не понимая их. И только потом приходит их определение — на разных языках. Младенец понимает, что вот на картинке слон, а потом, спустя годы узнает, что слон называется слоном. Название — это формы, а в нас прошит код естества вещей, — рассуждал Илья.
— Ух, ты слишком все усложняешь, разве ты не думал, что программа пишется в тот момент, когда и считывается? Это неостановимость жизни, она сама себя создает в единственный момент, который есть у нее, — в настоящем. Будущего нет, ведь нет переживания себя, а прошлое навсегда останется только тем, что мы прочувствовали. Жизнь — это чувства, собранные, как копна пшеницы, — отвечала ему Таня.
Илья смотрел на нее и удивлялся, как рассуждает эта девушка. Он еще не задумывался о женитьбе, но жажда женщины и вечное влечение к противоположному полу не давали ему покоя. Не раз, подпитываемый юношескими гормонами, он бродил по полуночному Питеру у грязновато-серой фольги Невы. На поверхности воды виднелись отражения фонарных огней, напоминающие яичный желток. Вдалеке темнели горбатые очертания поднимающегося моста. Илья прогуливался вдоль железной плетеной ограды у реки и спрашивал небеса, почему так одинок. И вот то ли небеса ответили ему, то ли просто пришло время — он разговаривал с Таней о чем-то большом и важном.