Читать «Эволюция всего» онлайн - страница 6

Я познакомился с философией Лукреция лишь недавно, в значительной степени благодаря изумительной книге Гринблата «Отклонение», и понял, насколько, сам того не осознавая, всю жизнь был лукрецианцем (или эпикурейцем). Перечитав поэму Лукреция в замечательном переводе Алисы Столлингс, я на шестом десятке понял, в какой степени был одурачен учителями. Почему столько лет они заставляли меня с мучениями продираться через банальную и скучную прозу Иисуса Христа или Юлия Цезаря, вместо того чтобы рассказать мне о Лукреции, ну или хотя бы и о том и о другом? Даже Вергилий отреагировал на труд Лукреция, стремясь восстановить уважение к богам, законам и «нисходящему» способу мышления в целом. Представление Лукреция о бесконечной мутации форм, состоящих из неделимых частиц (которое американский философ испанского происхождения Джордж Сантаяна называл самой выдающейся идеей человечества), всегда было одной из важнейших тем моего собственного творчества. Эта идея лежит в основе не только законов физики и химии, но также эволюции, экологии и экономики. Если бы христианство не заглушило идеи Лукреция, дарвинизм, безо всякого сомнения, появился бы на несколько столетий раньше.

Лукрецианская ересь

Это чудо, что поэма Лукреция дошла до нас. Хотя она была замечена и принята современниками, а обуглившиеся фрагменты рукописи обнаружились на Вилле Папирусов в Геркулануме (по-видимому, принадлежавшей тестю Юлия Цезаря), на протяжении большей части современной истории о поэме ничего не было известно. На нее несколько раз ссылались в IX в., что говорит о том, что монахи изредка ее перечитывали, но до 1417 г. в широком обращении не находилось ни одной копии текста. Он был фактически уничтожен. Почему?

Ответить на этот вопрос легко. Презрение Лукреция ко всем формам суеверия, а также его атомизм, противоречащий догме пресуществления, приговорили его к полному забвению в христианскую эпоху. Возвышение роли удовольствия, способного сделать человека добрее, в отличие от боли, в которой нет ничего хорошего, было несовместимо с христианской доктриной о том, что удовольствие есть грех, а страдание – добродетель.