Читать «Космология радости» онлайн - страница 38

Словно в ответ на этот вопрос перед моими закрытыми глазами появляется символическое видение того, что Элиот назвал «неподвижной точкой кружащегося мира». Мне кажется, что я смотрю вниз на большой двор из окна замка, стены которого возвышаются над землёй. Стены и двор сплошь покрыты керамическими изразцами, на которых изображены яркие золотые, пурпурные и голубые арабески. Сцену можно было бы принять за внутренний дворик какого-то персидского дворца, если бы она не была столь огромна и сверхъестественно изящна. В центре двора находится большая вогнутая арена, формой напоминающая одновременно и звезду и розу и окружённая филигранным мозаичным кругом, выполненным из киновари, золота и горного хрусталя.

В это время на арене под музыку совершается какой-то ритуал. Поначалу общее настроение действа величественно и царственно, будто воины при оружии и придворные в разноцветных мантиях танцуют перед королём. По мере того, как я наблюдаю за ними, настроение меняется. Придворные становятся ангелами с огненно-золотистыми крыльями, а в центре арены появляется круг ослепительного пламени. Глядя в этот круг, я в течение одного мгновения вижу лик, напоминающий мне изображение Кристоса Пантократора на византийской мозаике, и замечаю, что ангелы в благоговейном ужасе попятились назад, прикрыв лица крыльями. Но лик исчезает. Кольцо пламени становится всё ярче и ярче, и я вижу, как крылатые создания снова устремляются к нему с выражением не ужаса, а нежности — ибо пламени неведом гнев. Его тепло и сияние — «пламени ласкающий язык» — были откровением столь возвышенной любви, что я почувствовал, что увидел святая святых.

Эпилог

Как я уже говорил, настоящее эссе о действии веществ, изменяющих сознание, является описанием нескольких экспериментов, которые представлены здесь мною как один, чтобы придать повествованию поэтическое звучание. И всё же в ходе изложения я старался придерживаться схемы отдельного переживания — своеобразной последовательности циклов, в каждом из которых личность распадается, а затем снова интегрируется, но на этот раз, как кажется переживающему, уже на более разумной основе. Так, вначале личность переживающего чаще всего представляется ему чем-то невообразимо древним, отдалённо знакомым — и при этом преобладают магические, мифологические и архаические ассоциации. Под конец же эксперимента она становится тем, чем человек является в непосредственном настоящем, поскольку теперь ему кажется, что творение мира вершится не в невообразимо отдалённом прошлом, а в вечном настоящем. Похожим образом игра жизни поначалу представляется довольно циничной; она кажется необычайно запутанным противоборством, коварство которого закралось даже в самые альтруистические человеческие начинания. Впоследствии человек начинает во всей этой истории чувствовать себя «старым плутом», и смех одерживает верх над цинизмом. Однако в конце концов ненасытный космический эгоизм преображается в маску, под которой скрывается немотивированная игра любви.