Читать «Русские былины (др. сб.)» онлайн - страница 89

В стольном в городе во Киеве, У славнова сударь-князя у Владимера Три годы Добрынюшка столничал, А три годы Никитичь приворотничал, Он столничал, чашничал девять лет, На десятой год погулять захотел По столному городу по Киеву. Взявши Добрынюшка тугой лук А и колчан себе каленых стрел, Идет он по широким по улицам, По частым-мелким переулачкам, По горницам стреляет воробушков, По повалушам стреляет он сизых голубей. Зайдет в улицу Игнатьевску И во тот переулок Маринин, Взглянет ко Марине на широкой двор, На ее высокия терема. А у молоды Марины Игнатьевны, У ее на хорошем высоком терему Сидят тут два сизыя голубя Над тем окошком косящетым, Цалуютца оне, милуютца, Желты носами обнимаютца. Тут Добрыни за беду стало: Будто над ним насмехаютца. Стреляет в сизых голубей, А спела вить титивка у туга лука, Звыла да пошла калена стрела. По грехам над Добрынею учинилася: Левая нога ево поколзнула, Права рука удрогнула: Не попал он в сизых голубей, Что попал он в окошечко косящетое, Проломил он оконницу стеколчетую, Отшиб все причалины серебреныи. Розшиб он зеркала стеколчетое, Велодубовы столы пошаталися, Что питья медяныя восплеснулися. А втапоры Марине безвременье было, Умывалася Марина, снарежалася И бросилася на свои широкой двор: — А хто ето невежа на двор заходил? А хто ето невежа в окошко стреляет? Проломил оконницу мою стеколчетою, Отшиб все причалины серебреныи, Розшиб зеркала стеколчетое? — И в те поры Марине за беду стало, Брала она следы горячия молодецкия, Набирала Марина беремя дров, А беремя дров белодубовых, Клала дровца в печку муравленую Со темя следы горячими, Разжигает дрова полящетым огнем И сама она дровам приговариват: — Сколь жарко дрова разгораютца Со темя следы молодецкими, Разгоралось бы серце молодецкое Как у молода Добрынюшки Никитьевича! — А и божья крепко, вражья-то лепко. Взяла Добрыню пуще вострова ножа По ево по серцу богатырскому: Он с вечера, Добрыня, хлеба не ест, Со полуночи Никитичю не уснетца, Он белова свету дажидаетца, По ево-та щаски великия Рано зазвонили ко заутреням. Встает Добрыня ранешонко, Подпосял себе сабелку вострою, Пошол Добрыня к заутрени, Прошол он церкву соборную, Зайдет ко Марине на широкой двор, У высокова терема послушает. А у молоды Марины вечеренка была, А и собраны были душечки красны девицы, Сидят и молоденки молодушки, Все были дочери отецкия, Все тут были жены молодецкия. Вшел он, Добрыня, во высок терем, — Которыя девицы приговаривают, Она, молода Марина, отказывает и прибранивает. Втапоры Добрыня не во што положил, И к ним бы Добрыня в терем не пошел, А стала ево Марина в окошко бранит, Ему болно пенять. Завидел Добрыня он Змея Горынчета, Тут ему за беду стало, За великую досаду показалося, Збежал на крылечка на красная, А двери у терема железныя, Заперлася Марина Игнатьевна, А и молоды Добрыня Никитичь млад Ухватит бревно он в охват толщины, А ударил он во двери железныя, Недоладом ис пяты он вышиб вон И збежал он на сени косящеты. Бросилась Марина Игнатьевна Бранить Добрыню Никитича: — Деревенщина ты, детина, зашелшина! Вчерась ты, Добрыня, на двор заходил, Проломил мою оконницу стеколчетую, Ты розшиб у меня зеркало стеколчетое! — А броситца Змеишша Горынчишша, Чють ево, Добрыню, огнем не спалил, А и чють молодца хоботом не ушиб. А и сам тут Змеи почал бранити ево, болно пеняти: — Не хочю я звати Добрынею, Не хощю величать Никитичем, Называю те детиною-деревенщиною и зашелшиною, Почто ты, Добрыня, в окошко стрелял, Проломил ты оконницу стеколчетую, Розшиб зеркало стеколчетое! — Ему тута-тка, Добрыни, за беду стало И за великую досаду показалося; Вынимал саблю вострую, Воздымал выше буйны головы своей: — А и хощешь ли тебе, Змея, Изрублю я в мелкия части пирожныя, Разбросаю далече по чистом полю? — А и тут Змеи Горынич, Хвост поджав, да и вон побежал, Взяла его страсть, так зачал срать, А колышки метал, по три пуда срал. Бегучи, он, Змеи, заклинаетца: — Не дай бог бывать ко Марине в дом, Есть у нее не один я друг, Есть лутче меня и повежливей. — А молода Марина Игнатьевна Она высунолась по пояс в окно В одной рубашке бес пояса, А сама она Змея уговаривает: — Воротись, мил надежа, воротись, друг! Хошь, я Добрыню оберну клячею водовозною? Станет-де Добрыня на меня и на тебя воду возить, А еще — хошь, я Добрыню обверну гнедым туром? Обвернула ево, Добрыню, гнедым туром. Пустила ево далече во чисто поля, А где-та ходят девять туров, А девять туров, девять братиников, Что Добрыня им будет десятой тур, Всем атаман — золотыя рога! Безвестна, не стала богатыря, Молода Добрыня Никитьевича, Во столном в городе, во Киеве. А много-де прошло поры, много времяни, А и не было Добрыни шесть месяцев, По нашему-то, сибирскому, словет полгода, У Беликова князя вечеринка была, А сидели на пиру честныя вдовы, И сидела тут Добрынина матушка, Честна вдова Афимья Александровна, А другая честна вдова, молода Анна Ивановна, Что Добрынина матушка крестовоя; Промежу собою разговоры говорят, Все были речи прохладныя. Неоткуль взялась тут Марина Игнатьевна, Водилася з дитятеми княженецкими, Она больно, Марина, упивалася, Голова на плечах не держитца, Она болно, Марина, похволяетца: — Гои еси вы, княгини, боярыни! Во столном во городе во Киеве А и нет меня хитрея-мудрея, А и я-де обвернула девят молодцов, Силних могучих богатырей гнедыми турами, А и ноне я-де опустила десятова молодца, Добрыня Никитьевича, Он всем атаман — золотыя рога! — За то-то слово изымаетца Добрынина матушка родимая, Честна вдова Афимья Александровна, Наливала она чару зелена вина, Подносила любимой своей кумушке, А сама она за чарою заплакала: — Гои еси ты, любимая кумушка, Молода Анна Ивановна! А и выпей чару зелена вина, Поминай ты любимова крестника, А и молода Добрыню Никитьевича, Извела ево Марина Игнатьевна, А и ноне на пиру похваляитца. — Проговорит Анна Ивановна: — Я-де сама ети речи слышела, А слышела речи ее похваленыя! — А и молода Анна Ивановна Выпила чару зелена вина, А Марину она по щеке ударила, Шибла она с резвых ног, А и топчет ее по белым грудям, Сама она Марину болно бранит: — А и сука ты, блядь, еретница-блядь! Я-де тебе, хитрея и мудренея, Сижу я на пиру, не хвастаю, А и хош ли, я тебя сукой обверну? А станешь ты, сука, по городу ходить, А станешь ты, Марина, Много за собой псов водить! — А и женское дело прелестивое, Прелестивое-перепадчивое. Обвернулася Маринка косаточкои, Полетела далече во чисто поле, А где-та ходят девять туров, Девять братеников, Добрыня-та ходит десятой тур. А села она на Добрыню на правой рог, Сама она Добрыню уговаривает: — Нагулялся ты, Добрыня, во чистом поле, Тебе чистое поле наскучала, И зыбучия болота напрокучили, А и хош ли, Добрыня, женитися? Возмеш ли, Никитичь, меня за себя? — А, право, возму, ей богу, возму! А и дам те, Марина, поученьица, Как мужья жен своих учат! — Тому она, Марина, не поверила, Обвернула ево добрым молодцом По-старому — по-прежнему, Как бы силным могучим богатырем, Сама она обвернулася девицею, Оне в чистом поле женилися, Круг ракитова куста венчалися. Повел он ко городу ко Киеву, А идет за ним Марина роскорякою. Пришли оне ко Марине на высок терем, Говорил Добрынюшка Никитичь млад: — А и гои еси ты, моя молодая жена, Молода Марина Игнатьевна! У тебя в высоких хороших теремах Нету Спасова образа, Некому у тя помолитися, Не за што стенам поклонитися, А и, чаи, моя вострая сабля заржавела. — А и стал Добрыня жену свою учить, Он молоду Марину Игнатьевну, Еретницу — блядь— безбожницу: Он первое ученье — ей руку отсек, Сам приговаривает: — Ета мне рука не надобна, Трепала она, рука, Змея Горынчишша! — А второе ученье — ноги ей отсек: — А и ета-де нога не надобна, Оплеталася со Змеем Горынчишшем! — А третье ученье — губы ей обрезал И с носом прочь: — А и ети-де мне губы не надобны, Целовали оне Змея Горынчишша! — Четвертое ученье — голову ей отсек И с языком прочь: — А и ета голова не надобна мне, И етот язык не надобен, Знал он дела еретическия!