Читать «Избранное. Из гулаговского архива» онлайн - страница 8

Гулаговский архив помогает более отчетливо представить дальнейшую эволюцию поэзии Барковой, формирование ее поэтической манеры. «Арестованные» блокноты являются ценнейшим материалом для всех, кто хотел бы проникнуть в творческую лабораторию поэтессы.

Пришедшие «оттуда» стихи расширяют и углубляют представление о поэзии Барковой. Даже если найденные произведения и уступают известным в художественном отношении, носят незаконченный характер, они все равно интересны и порой открывают новые стороны творчества Барковой. Например, стихотворным наброском «Рифмы» из блокнота 1931 года можно зафиксировать начало сталинской темы у Барковой:

«Печален», «идеален», «спален» — Мусолил всяк до тошноты. Теперь мы звучной рифмой    «Сталин» Зажмем критические рты.

Это написано за два года до знаменитого стихотворения О. Мандельштама «Мы живем, под собою не чуя страны…», написано «не вдруг», а с пониманием всей опасности сталинского явления, о чем свидетельствует включение данных стихов в общий контекст поэзии Барковой начала 30-х годов. Ведь рядом с «Рифмами» очень сильное и теперь уже известное стихотворение «Командор»:

Прорези морщин на бледном лбу, Тусклый взор. Командор вошел в мою судьбу, Командор. Словно смертный грех, неотвратим Его шаг. Вырастает ледяной вслед за ним Мрак…

Сталин — одна из отвратительных личин страшной командорской силы, врывающейся в жизнь лирической героини Барковой.

В том же «арестованном» блокноте представлена еще одна ипостась мрака, связанная с шагами командора. Словно из какой-то черной ямы (не из платоновского ли котлована?) доносится до нас голос раздавленного «передовой идеей» массового человека:

Веду классовую борьбу. Молюсь на фабричную трубу. Б-б-бу-бу-бу. Я уже давно в бреду И все еще чего-то жду. У-У-У!

В итоге — горькое сознание искривленной истории России:

Нас душит всяческая грязь И всяческая гнусь. Горячей тройкою неслась Загадочная Русь. И ночь была, и был рассвет, И музыка, и жуть. И сколько пламенных планет Пересекло ей путь.

Но, оказывается, неслась она «в никуда». Стихи заканчиваются жутким образом «кровавого жалкого праха» — это все, что осталось от «горячей тройки».

Думаю, этих примеров достаточно, чтобы показать значимость найденного блокнота.

Из гулаговского архива к нам пришли неизвестные ранее исторические баллады созданные Барковой в Карлаге («Тиберий», «Предсмертные слова», «Я когда-то в век Савонаролы…», «Византийский дипломат»). Теперь можно с полной уверенностью говорить о ее поэзии второй половины 30-х годов как об особом, «брюсовском», периоде творчества поэтессы.