Читать «Маленькая железная дверь в стене» онлайн - страница 80

Он, властный, и крутой, и злобствующий, встал

И защищать готов протянутой рукою

На денежный сундук похожий пьедестал.

В Париже, где поставлено более восьмисот разных памятников и монументов, подобного памятника, конечно, не было. Это была могучая фантазия великого поэта. А напрасно! Ленин беззвучно засмеялся – зло, ядовито, с той иронией, которая иногда охватывала все его существо. А напрасно! Такой монумент в центре Парижа, например, где-нибудь посредине площади Согласия, против палаты депутатов, вместо Луксорского обелиска, очень бы не помешал, как memento mori капитализму. А стихи Верхарна все текли и текли, потрясающие в своей силе и яркости. Ленин листал то одну книжку, то другую.

…В предместьях, где нужда кишит

И где слезами каждый шаг омыт,

Где перебранки вечные в лачугах,

Где взгляды ненависть скрестила, как клинки,

Где отнимают друг у друга

Кусок последний бедняки,

Где чадом горизонт закрыт —

Рычание печей звучит

Среди кирпичных стен заводов симметричных…

…Автоматично и без слов

Толпа рабочих у станков

Заботливо блюдет

Их равномерный, четкий ход,

Который полон исступленья злого,

Который жадными зубами в клочья рвет

Ненужное отныне слово.

…Здесь зори даже

Черны от слоя сажи,

Здесь солнце и в полдневный жар

Слепцом бредет сквозь чадный дым и пар.

Лишь час, когда потемкам в дар

Недоля принесет закатный шар, —

Как молот поднятый, на миг замрет

Дыханье мощного усилья,

И золотой туман над городом прострет

Свои сверкающие крылья.

За черным окном, в щелях жалюзи, с темной улицы Мари-Роз светился одинокий газовый фонарь, а над мансардами Парижа был простерт золотой туман и слышался не утихающий ни днем, ни ночью, странный, утомительный гул громадного города. Перед Лениным появлялись могучие фигуры – символы из «Державных ритмов»: Геракл, Персей, Мартин Лютер, наконец, Город с большой буквы:

…Расстаться был бы рад ты с вековым укладом,

Чтоб слиться наконец, – своих богов губя, —

С неистовой душой, исполнившей тебя

Огромным электрическим зарядом.

Ленин чувствовал в себе этот огромный электрический заряд, не дававший ему спать, измучивший напряженный мозг бессонницей, мозг, устремленный в грядущее.

Грядущее! Я слышу, как оно

Рвет землю и ломает своды в этих

Городах из золота и черни, где пожары

Рыщут, как львы с пылающей гривой.

Единая минуты, в которой потрясены века,

Узлы, которые победа развязывает в битвах,

Великий час, когда обличья мира меняются,

Когда все то, что было святым и правым,

Кажется неверным,

Когда взлетаешь вдруг к вершинам новой веры,

Когда толпа – носительница гнева, —

Сочтя и перечтя века своих, обид,

На глыбе силы воздвигает право.

Ленин быстро листал страницы Верхарна, хотел и не мог забыться. И в это же время перед его глазами стояла все та же неподвижная картина: перед остывшим камином два пустых кресла. «С исчезновением мозга и нервной системы исчезли и представления и ощущения». Для Поля и Лауры теперь навсегда исчезли представления и ощущения. Исчезла комната, зеркало, камин, свет солнца, восходящего за Сеной, так нежно тронувший край кружевной оконной занавески, золотой голос утреннего петуха. Для них исчез мир. Но для нас, живых, они, Поль и Лаура, существуют в своей вечной неподвижности, бедные старики, которые так много сделали для счастья живых. Неужели они вот сейчас, в эту самую минуту лежат на мраморных плитах морга, обложенные кусками искусственного льда, и холодная вода методично каплет на их лбы? О, как трудно это себе представить! Ленин прислушался. Теперь к постоянному, почти неощутимому гулу Парижа прибавился еще какой-то другой, более определенный шум, грубый, как гул мельничных жерновов. Это по Порт-д'Орлеан сплошным потоком, как лава, текли повозки, фургоны, грузовые автомобили, тележки, двуколки с продуктами для Центрального рынка. Приближалось утро. Вот оно наконец забрезжило. Теперь в воздухе как бы вырос знакомый органный лес фабричных гудков, от которых тонко гудели оконные стекла и позванивал на лестнице велосипед Крупской. Внизу щелкнула задвижка в комнате консьержки, затем распространился тонкий, колониальный запах горячего кофе. Начался день, полный забот: экстренное партийное собрание, выработка общей линии поведения в связи со смертью Лафарга. Было принято решение, что на похоронах Лафаргов от имени Российской социал-демократической рабочей партии выступит Ленин. Запись ораторов происходила в редакции «Юманите» у Жореса, наплыв ожидался громадный. И нужно было не опоздать, чтобы попасть в списки выступающих. Прямо с партийного собрания Ленин через весь город отправился в редакцию «Юманите», которая помещалась в то время недалеко от Биржи.