Читать «Мои дневники» онлайн - страница 232

* * *

Пушкин к Вяземскому: «…Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы. Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе».

* * *

Удивительная была Россия по своей самодостаточности и концентрации. По самостоятельности и полноте жизни. По разлитости по всему ее телу достоинства и оригинальности…

Никому не известный Ал. Дм. Улыбышев привез в столицу из нижегородской глуши даровитого юношу Милия Балакирева (знаменитого композитора в будущем), потом оставил службу в Иностранной коллегии, ушел в отставку, заперся в своем поместье и написал там – почему-то по-французски! – фундаментальную биографию Моцарта. Потом на русский язык ее перевел Петр Ильич Чайковский…

Удивительно.

– Как хорошо ты говоришь по-русски. Какой образный и яркий у тебя язык. Откуда?

– Изнутри.

* * *

Путешественник Костин: «…Россия – это огромный театральный зал, где из всех лож следят за тем, что делается за кулисами…»

* * *

Совершенно отвязанный, очень смешной итальянец с чертиковой бородкой под нижней губой, в очках +9 и с невероятной прической демонстрировал дрожащими руками замысловатые фигурные украшения из овощей и фруктов. В конце концов, совершенно зажавшись, искромсал в хлам луковицу и стоял, глупо улыбаясь. Все это в прямом утреннем эфире.

* * *

Мы поссорились с Надей. Она совершенно по-пустому, на ровном месте приревновала меня к гидше. Я-то понимал, что происходит. Но Надя попыталась все списать на настроение. Я стал сух и официален. Мне было важно, чтобы она сама честно сформулировала (причем для себя) то, что с ней творится.

Она молчала, потом плакала, потом пришла и попросила извинения, но никак не хотела открывать причины своего состояния. Я сказал ей, что извинение – это хорошо, но не оно важно. Важно для себя сформулировать свои внутренние обстоятельства и самой себе открыться в причине, а не в следствии. Она опять заплакала. Я сидел в бассейне. Смотрел на нее. Длинная, неуклюжая, красивая, любимая. Стоит, плачет. И она все понимает, и я все понимаю. Такая нежность и благодарность охватили – еле сдерживался, чтобы не позвать ее. Но удержался. Она что-то сквозь слезы пролепетала. «Не понял», – говорю. Она (сквозь слезы): «Я тебя не-не-много приревновала». Ко всему на свете.

Соль у всех слез одна и та же, а какая космическая между ними может быть дистанция: девочка плачет от ревности, и мать-турчанка рыдает у разрушенного землетрясением дома, в котором погибли под развалинами ее дети. Я обнял Надю и сказал ей об этом. Она разрыдалась, теперь уже от другого: от того, как я уверен, счастья, что все наконец поняла и что этого стыдно, а еще от счастья, что землетрясение это – не с ней.