Читать «Воровская трилогия» онлайн - страница 558

Если бы не ханка, которой он снабдил меня в дорогу, я бы точно крякнул. Расторпедившись, я разделил черноту пополам, одну половину спрятал, а другую поделил на маленькие катышки величиной со спичечную головку. Я имел право так поступить, потому что грев был личным и только от меня самого, точнее, от моего сознания зависело, делиться им с кем-либо или нет.

Это лекарство и спасало меня все время голодовки, не давая процессу съесть меня до конца. Ведь, как говорили древние мудрецы: «Той же самой головней, которой разжигаешь костер, чтобы согреться, можно сдуру спалить и шатер, в котором живешь». Я имею в виду, что в первую очередь, в определенных количествах конечно, терьяк – это лекарство.

Одно из условий выживания – не доверять никому, кроме себя. Я слишком хорошо выучил этот урок. После нескольких допросов, когда я еще как-то мог передвигаться самостоятельно, меня оставили в покое, и теперь я потихоньку угасал, лежа на нарах, в этом жутком полумраке башенной темницы.

Но в планах легавых моя смерть не значилась, я это прекрасно знал, исходя из предыдущих голодовок в своей жизни. Они, как правило, всегда мучают, но почти никогда не дают умереть.

И мне хотелось бы подчеркнуть в этой связи такую особенность, что не голод – самое страшное, как уверяют некоторые неискушенные дилетанты. Его тяжело переносить лишь первые трое суток. Гораздо страшнее «проголодь»! То есть именно тот момент, когда тебя насильно кормят, чтобы ты не помер.

Самым неприятным было то, что я не мог сообщить кому надо, где я нахожусь. Чувства заключенных приобретают в безмолвии, в одиночестве и мраке особенную остроту.

В то утро, когда менты подошли к моей камере, я скорее почувствовал, чем услышал, то, что произошло дальше. Я лежал на нарах с остановившимся взглядом и искаженным лицом, неподвижный и безмолвный, как статуя. Меня вынесли на носилках из камеры башни и перенесли в камеру терапии «большого спеца», откуда и забирали полмесяца назад, что было для меня поистине вдвойне приятным и радостным. Во-первых, я осознал, что выиграл, а во-вторых, понял, что рано или поздно увижусь с босотой.

Кроме меня в маленькой четырехместной камере терапии «большого спеца» было еще три человека.

Тела этих молодых ребят сплошь покрывали гнойники – визитная карточка Бутырки, и непривычная к таким условиям молодежь больше всего и страдала от этой заразы.

Под мою диктовку один из них отписал пару маляв на корпус и кое-кому из Воров, и уже к вечеру после проверки, кроме ответов на них, пришел жиганячий грев и лекарства, которые и помогли мне быстрее встать на ноги.

Как я и ожидал, все близкие думали, что меня отправили из тюрьмы, но куда, никто не знал, а в таких случаях в заключении всегда остается только одно – ждать. У старых каторжан, к счастью, организм закален тюрьмой настолько, что то, что для любого дилетанта смерти подобно, для них – всего лишь небольшая встряска.

Так что через пять дней после того, как меня вынесли на носилках из одиночной камеры башни, я уже входил двумя ногами в общую камеру «аппендицита» – 164-А.