Читать «Путешествие будет опасным» онлайн - страница 48

Снова и снова доктор Чейз показывает сенаторам страшные слайды. Меняются лишь штаты, где они были сняты. Миссисипи… Огайо… Калифорния…

Чтобы сын не упрекнул отца

Судьба свела меня с ним в штате Нью-Гэмпшир. В мотеле наши комнаты оказались рядом. У него не работал телефон, он постучал в мою дверь, попросил разрешения позвонить, да так и остался у меня до полуночи.

Комната в мотеле маленькая. Я сижу на кровати, а он за столом. Время от времени осторожно гладит простреленную во Вьетнаме ногу. Над столом висит зеркало, и он то и дело поглядывает на себя в него. Много курит. Прикурив сигарету, спичку не гасит, а аккуратно пристраивает к бортику пепельницы и смотрит, как она корчится в пламени.

— Они появились, как всегда, неожиданно, — продолжает он свой рассказ. — Сперва я увидел, как мои парни улепетывают к опушке джунглей, а уж потом, оглянувшись, заметил партизан. Винтовка моя висела за спиной, а в руках у меня была зажигалка и ведерко с бензином. Я замешкался потому, что крестьянка вцепилась в меня и мешала поджечь ее хижину. Она плакала, кричала, и я никак не мог оторвать ее от себя. Рядом вопил ее сынишка лет восьми. Вот из-за них я и очутился под дулами партизан.

Все-таки мне удалось оттолкнуть ее. Она закричала еще страшнее, когда увидела, что я схватил ее сына и загородился им от пуль партизан. Я прижал его к себе рукой, в которой была зажигалка. Я пятился к опушке и плескал на мальчишку бензин из ведерка. Я плескал ему в лицо, на голову, он задыхался, а я кричал, что подожгу его, если они будут стрелять. Они не стреляли. Я пятился и пятился, а женщина ползла по земле за мной. Она больше не плакала, она молчала, но если бы вы видели ее глаза…

Он прикуривает и долго молча смотрит, как спичка в пепельнице превращается в согнутый обугленный скелетик.

— На опушке я отшвырнул ребенка и ринулся в джунгли. Только тогда они начали стрелять. Попали в ногу. Слава богу, наши парни были близко. На следующий день я уже был в госпитале на Гуаме.

В госпитале я много размышлял о жизни. Было время помыслить. О чем думал? Ну, прежде всего о том, за что я чуть не отдал свою жизнь во Вьетнаме. Признаться, я еще до ранения понял, что мы ничего там не добьемся. Нам внушали, что мы воюем против коммунистической агрессии, но ведь воевали-то мы против народа, а народ ненавидел нас как оккупантов. Они знали, что мы их людьми второго сорта считаем. Грязная, опасная и бессмысленная авантюра — вот что это было, а вовсе не «защита демократии». Знаете, я летчикам завидовал: бомбят из облаков и не ведают, что на земле творят, жертв своих не видят, совесть их не мучает.

Мне было восемнадцать лет, когда я во Вьетнам угодил. Что я понимал тогда? Ровным счетом ничего. До Вьетнама полгода наш батальон стоял на базе в Эфиопии. Как-то я спросил капрала: какого черта нам, американцам, нужно в Эфиопии? Капрал окрысился: «Не твоего ума дело, сосунок! Мы здесь мировой порядок охраняем. Полицейский не спрашивает, почему его посылают ходить с дубинкой по улицам Гарлема, хотя сам он живет в Бронксе». — «Значит, мы — международные полицейские?» — спросил я капрала. «А ты думал, что нас отправили за океан розы выращивать?» — передразнил меня капрал.