Читать «Итальянский художник» онлайн - страница 67

Ко мне пришла Ромина.

— Как ты думаешь, — спросила она, вытряхивая песок из туфли и подпрыгивая на одной ноге, — они возьмут город?

— Что значит «они возьмут город» или «они не возьмут город»? Возьмут город. Они войдут в город, и не нужно ничего брать. Вопрос не в этом. Вопрос в том, кто успеет убежать отсюда, а кто останется. И удастся ли проскользнуть, не заплатив османам выкупа. Я беспокоюсь за тебя.

— Я уезжаю завтра. Я на рассвете уплываю на корабле, говорят, бухта еще не занята их галерами.

— Молодец! Какая ты молодец! Как хорошо!

— Я уплываю с Джакомо Лаччи.

— Хорошо.

— Я выхожу за него замуж.

— О! Ты? А, ну да. Замуж.

— Да что ты. Просто я выхожу за него замуж, так получилось.

— Да. Ты знаешь, у меня нет каких-то слов подходящих, я очень волнуюсь. Мне даже не по себе. Это очень неожиданно. Но главное, что ты отсюда уезжаешь. Сейчас здесь тебе не место.

— Нет, так получилось. Лаччи собирался отплывать ещё до осады. Если бы он здесь остался, я бы тоже осталась в городе.

У меня внутри что-то рухнуло, как-то потемнело. Рухнуло, как падает полка с книгами. Тяжело, резко и дробно одновременно. Вот полка падает, и книги разлетаются, банка с тушью, морские камешки, записки, пуговица и медные монеты. Ничего не осталось. Мир обвалился целиком и в деталях, в мелочах. Цвет его изменился. Это невозможно. Представить не могу. Ладно там Джакомо Лаччи. Бог с ним, всякое бывает. Но кто знал, что я ее так люблю? Я же никогда не думал, что… не думал, что что?… да как можно такое думать? Нет, я не могу. Сейчас я сдохну, сдохну и буду мучиться после смерти, потому что это не относится к жизни никак, это страдание камня, боль ветра и крик воды. Это такая сила, которая не убивает, а оживляет мучением грязный дорожный песок, глину, весь неживой мусор бытия обретает голос для крика. Это вопль дохлой мухи, умершей у меня на глазах прошлой осенью. Это разрушение всего. Вот он — приход мёртвого сторожа, трибунал смысла жизни. Ты искал смысл — вот он, вот его разрушение. Вот что такое — взглянуть на себя со спины. Вот оно — чудовище, много мелких недостатков, гордящихся стремлением к совершенству на сытый желудок. И это любовь? Вот эта катастрофа — и есть ваша хваленая любовь? Весна-роза-соловей? Руки дрожат. Нет, руки не дрожат, но в глазах темно и слабость в коленках. Привет всем Беатриче и Лаурам. Да мне цены нет. Я мечта всех отравителей. Если сейчас хоть каплю моей крови капнуть какой-нибудь, ну хоть королеве, каплю моей крови капнуть ей в стакан с вином, она отправится в ад к чертям со скоростью чёртова крылатого Купидона, выстреленного из катапульты. А я даже зарезаться не могу по-человечески, потому что это будет чересчур эгоистично, расстроит её, омрачит ей свадьбу. Как бы умереть незаметно? Написать кучу писем, чтобы она получала их каждый месяц. «Был вчера в гостях у Джильолы Чинкветти, играли в фанты, я изображал абиссинского мавра, всем было очень страшно, меня хвалили. Маленькая Лили, о которой я писал тебе в прошлый раз, подросла, у неё прорезались зубы, и она выучилась у пленного француза говорить слово «данлекю», которому есть самые неправдоподобные толкования, семейство Чинкветти гордится успехами дочери, и шлет тебе три фунта сахарных поцелуев. Дешевизна капусты на рынке такова, что я подумываю, не развести ли мне кроликов. Их можно будет выучить сторожить дом, или выступать с ними в цирке». Какая глупость. Какая глупость! За что? Я не хочу так. Не хочу. А всё уже случилось. Уже поздно. И поздно было уже тогда, с самого начала. Это судьба.