Читать «Итальянский художник» онлайн - страница 44

С тех пор мы с Азрой стали плавать туда в гости. Иногда я красил здоровенные деревянные поплавки, или просто лежал без движения на выбеленных солью и солнцем досках и смотрел в небо. Дощатая будка, крашеная выгоревшей голубой краской стояла посреди плота. Вяленая рыба висела под открытым навесом. Ветер крутил сухую плоскую камбалу, жирные носатые сарганы болтались ленточками, стукались друг об дружку ставриды. Краб растапливал сухим топляком железную печку, изъеденную солёной водой, и жарил кефаль или барабульку. Сковорода была огромна, рыбы полно, готовил Краб неторопливо. Можно было есть кефаль, отвернувшись ото всех, сидя на брёвнах, опустив ноги в воду.

Азра привозила детям Краба даровой виноград и арбузы. Пять или шесть детей Краба подплывали к нам, но никогда не вылезали из воды. Солнце пробивало воду на большую глубину, и было видно, как они поднимаются на поверхность среди медуз и стай мелких рыбёшек. Надо было хлопнуть ладонью по воде, чтобы они приплыли. Азра ныряла с ними вместе и о чём-то болтала. Я не понимал их наречия.

Краб сторонился людей. Изредка к нему приплывала Ромина. Какой-то индус привозил Крабу тюки, обшитые парусиной. А больше никого никогда не бывало на его плоту.

Потом мы с Азрой уплывали обратно. Ставили парус. Вода бурлила под килем. По этому звуку разрезаемой воды я даже научился определять скорость хода. Надо было примерно выбрать курс, закрепить румпель, и ещё довольно долго пользоваться спокойствием и безлюдием. Когда берег становился виден отчётливо, в море возникала суета: корабли, лодки, пеликаны, бакланы и чайки, разноцветные буи, раскрашенные мною самим, с белыми полосами птичьего помёта, стаи дельфинов и башня анконского маяка.

«Вот что, — подумал я, — а пойду-ка я ночью в Анкону, доберусь вплавь до замка Муль и придушу старика Луиджи. Точно! Какая отличная идея. Сделаю гарроту из рыбацкого самодура и придушу Луиджи». Как мы видим, это была третья мысль на уже известную тему. Странно, что я не сразу додумался до того, что тюремщика Луиджи можно убить. Вероятно, убийство тюремщика было настолько сладостно моему больному мозгу, что я не смел об этом даже мечтать. А тут — пожалуйста. Сказано — сделано. Ночью я дождался, пока Азра не уснула, и отправился в город. В темноте я добрался до фонтана, умылся. Вода пахла ночной свежестью. Днём вода такой не бывает. Я нюхал воду, задирал нос вверх, старался уловить затхлую сырость подземелья, среди тысяч запахов я старался различить и, наконец, вдохнул старческий вялый букет запахов Луиджи: запах его жидкой крови, плесени и сырных корок. Я почуял добычу, стал пробираться вниз, к пристани и заблудился. Я потерял направление. Всё вокруг стало другим. Незнакомый ночной город окружил меня. В чужих, незнакомых мне домах кто-то спал, и мне казалось, что я слышу сонное бормотание на неизвестном мне языке. Мне сделалось жутко, я вспомнил, что уже несколько раз бывал в этом городе в моих кошмарах, посещавших меня в подвале анконского замка. Что-то чудовищное должно было произойти с минуты на минуту, а я всё не мог вспомнить что, там за поворотом переулка. Справа на холме Гуаско, на фоне ночного неба я увидел купол сан Кириако. Улицы города моих кошмаров сдвинулись, поменяли направление, всё стало привычным, я вернулся в Анкону. Я свернул к Торговым Лоджиям, и дальше, мимо пахучей канатной фабрики, вдоль стены прачечной и кладбища прокажённых, выбрался к Рыбному рынку. До гавани было рукой подать, и я уже различал силуэт арки Траяна и отражение редких огней на мелкой ряби тёмной бухты. На маяке горел сигнальный огонь, он указывал мне дорогу. «А может быть не стоит убивать Луиджи? — подумал я, — лучше сбросить его в дырку, туда вниз, пусть Душегуб Жак там его загрызёт. То-то будет смеху». Примерно такие мысли посетили меня, и тут я почувствовал, что за мной кто-то идёт. Кто-то шел по моим следам. Погоня — это всегда очень страшно. Если за вами кто-нибудь гонится, можете не сомневаться, что он сильнее вас и рассчитывает на победу. Вам страшно, а ему нет. Вы ничего о нем не знаете, а он знает про вас всё, про все ваши слабости, неловкости и прегрешения. Он — ваша наглая совесть и палач. Князь мира сего неотступно следит за всеми, и каждому — приговор.