ТатьянеНе надо роскошных нарядов,в каких щеголять на балах, —пусть зимний снежок Ленинградатебя одевает впотьмах.Я радуюсь вовсе недаромусталой улыбке твоей,когда по ночным тротуарамидем мы из поздних гостей.И, падая с темного неба,в тишайших державных ночахкристальные звездочки снегаблестят у тебя на плечах.Я ночыо спокойней и строже,и радостно мне потому,что ты в этих блестках похожана русскую зиму–зиму.Как будто по стежке–дорожке,идем по проспекту домой.Тебе бы еще бы сапожкида белый платок пуховой.Я, словно родную науку,себе осторожно твержу,что я твою белую рукупокорно и властно держу…Когда откры ваются рынки,у запертых на ночь дверейс тебя я снимаю снежинки,как Пушкин снимал соболей.
МАЛЬЧИШЕЧНА
В Петропавловской крепости,в мире тюремных ворот,возле отпертой камерымолча теснится народ.Через спины и головызрителям смутно видныодинокие, голыеструйки тюремной стены.Вряд ли скоро забудетсяэтот сложенный намертво дом,кандалы каторжанина,куртка с бубновым тузом.Экскурсанты обычные,мы под каменным небом сырымлишь отрывистым шепотом,на ухо лишь говорим.Но какой–то мальчишечканаши смущает умы,словно малое солнышков царстве железа и тьмы.И родители чинные,те, что рядом со мною стоят,на мальчишку на этого,и гордясь и смущаясь, глядят.Не стесняйся, мальчонышек!Если охота — шуми,быстро бегай по камерам,весело хлопай дверьми.Пусть резвится и носитсяв милом азарте своем,открывает те камеры,что заперты были царем.Без попытки пророчествая предрекаю любя:никогда одиночество,ни за что не коснется тебя…
ПЕТР И АЛЕКСЕЙ
Петр, Петр, свершились сроки.Небо зимнее в полумгле.Неподвижно бледнеют щеки,и рука лежит на столе.Та, что миловала и карала,управляла Россией всей,плечи женские обнималаи осаживала коней.День — в чертогах, а год — в дорогах.По–мужицкому широка,в поцелуях, в слезах, в ожогахимператорская рука.Слова вымолвить не умея,ужасаясь судьбе своей,скорбно вытянувшись, пред неюзамер слабостный Алексей.Знает он, молодой наследник,но не может поднять свой взгляд:этот день для него последний —не помилуют, не простят.Он не слушает и не видит,сжав безвольно свой узкий рот.До отчаянья ненавидитвсе, чем ныне страна живет.Не зазубренными мечами,не под ядрами батарей —утоляет себя свечами,любит благовест и елей.Тайным мыслям подвержен слишком,тих и косен до дурноты.«На кого ты пошел, мальчишка,с кем тягаться задумал ты?Не начетчики и кликуши,подвывающие в ночи, —молодые нужны мне души,бомбардиры и трубачи.Это все–таки в нем до муки,через чресла моей жены,и усмешка моя и рукинеумело повторены.Но, до боли души тоскуя,отправляя тебя в тюрьму,по–отцовски не поцелую,на прощанье не обниму.Рот твой слабый и лоб твой белыйнадо будет скорей забыть.Ох, нелегкое это дело —самодержцем российским быть!..»Солнце утренним светит светом,чистый снег серебрит окно.Молча сделано дело это,все заранее решено…Зимним вечером возвращаясьпо дымящимся мостовым,уважительно я склоняюсьперед памятником твоим.Молча скачет державный генийпо земле — из конца в конец.Тусклый венчик его мучений.Императорский твой венец.
