Читать «Про мою маму и про меня» онлайн - страница 23

Елена Валентиновна Исаева

Моя мама, конечно, не могла не участвовать в массовом энтузиазме.

– Мам, у меня ж аллергия на пыль! А ковёр – пылесборник.

– Значит, наконец, у нас будет повод купить ещё и пылесос. Это же позор – жить без пылесоса!

Мама и папа стали понемногу копить, не фанатея, конечно. Сначала на пылесос (мама хотела быть последовательной), потом – на ковёр.

Пылесос купили огромный – длинный, крутобокий, светло-зелёного цвета. Салатового даже, я бы сказала. Он занял в прихожей половину стенного шкафа.

Но пылесосить было практически нечего!

Диван и прочая мелочь – такому большому зверю на один зуб.

Надо было его кормить.

И вот случилось! В наш универмаг привезли очередную партию ковров.

Мама побежала, заняла очередь, записалась. Оказалась номером 224 и в очереди стояла далеко от входной двери – за углом магазина.

Ей там было стоять почти весело, потому что мама – человек общительный, компанейский, артельный – любой разговор поддержит, и над анекдотом посмеётся, и любовную драму обсудит, и посоветует, как с мужиком помириться. Она там – с этой очередью – сроднилась, потому что простояла целый день. Буквально с девяти утра до позднего вечера.

Мы с папой ничего этого не знали – ни номера в очереди, ни анекдотов, ни семейных проблем стоящих близ мамы женщин. Не знали, потому что как она ушла с утра в субботу, так мы её и не видели.

Мы понимали – красота требует жертв. Мы понимали – нужно быть как все, то есть хотя бы не намного хуже – не отставать, так сказать, от бытового прогресса, не тащиться в самом его хвосте – с нашими стенами, сплошь занятыми книжными полками, так что и ковры-то вешать было некуда.

Мы понимали это до трёх часов дня, мы понимали это до шести часов вечера, даже до девяти ещё немножко понимали. Тем более что это было не очень сложно – понимать. Понимаешь себе и в куклы играешь, и книжку читаешь, а папа понимает себе и газету просматривает, и за «Спартак» болеет, и картошку жарит одновременно – на ужин. Но к десяти вечера папа понимать перестал. А когда в половине одиннадцатого стало совсем смеркаться, он решительно поднялся и футбол выключил.

– Ты куда?

– Пойду к дяде Славе, попрошу карманный фонарик.

– Зачем?

– Ну… Темнеет уже. Как я её там в очереди в темноте найду? Народу небось туча…

– А покричать?

– Ну…

Я знала, что папа кричать на всю очередь не будет. Он вообще не из крикливых. Он молчать любит – это мама разговорчивая и певучая. Поэтому они друг другу и подходят, дополняют друг друга поэтому. Так я себе в детстве объясняла.

Обычно, если мама вдруг затихала над книжкой или над шитьём или увлекалась готовкой на кухне, папа обеспокоенно и ласково говорил: «Транзистик мой! Ты чего притихла-то? Я тебя не выключал!» Ему всегда было спокойнее, если она что-то напевала себе под нос или что-то смешно рассказывала.

– Давай я с тобой пойду – покричу, – предложила я папе.

– Нечего по ночам болтаться, – покачал головой он.

– А если и ты навсегда пропадёшь?

– А не пропаду.