Читать «Смерть Сталина. Все версии. И ещё одна» онлайн - страница 152

«После первой встречи с Берией я сблизился с ним. Мне Берия понравился: простой и остроумный человек. Поэтому на пленумах Центрального Комитета мы чаще всего сидели рядом, обмениваясь мнениями, а другой раз и зубоскалили в адрес ораторов. Берия так мне понравился, что в 1934 г., впервые отдыхая во время отпуска в Сочи, я поехал к нему в Грузию. <…> Воскресенье провёл у Берии на даче. <…> начало моего знакомства с этим коварным человеком носило мирный характер».

В другой главе мемуаров он называет Берию умным, сообразительным человеком, именует близким другом (что, впрочем, не помешало Хрущёву его расстрелять — арест близких друзей у коммунистов, по-видимому, предательством не считался). Они ведь не мушкетёры какого-то там иноземного короля, и рыцарская клятва, которой гордятся немногие мужчины, имеющие право себя таковыми называть: «Один за всех и все за одного» — не про них сказана. У привыкших извиваться вместе с линией партии, негласные девиз и лозунг: «Каждый за себя».

Продолжим выслушивать откровения Никиты Сергеевича:

«Когда я работал в Москве, то у меня сложились с Берией хорошие, дружеские отношения. Это был умный человек, очень сообразительный. Он быстро на всё реагировал и этим мне нравился. На пленумах ЦК партии мы сидели всегда рядом и перекидывались репликами по ходу обсуждения вопросов или о тех или других ораторах, как это всегда бывает между близкими товарищами».

Не скрывая, что Берия в меру своих возможностей стал тормозить репрессии, Хрущёв начал подыскивать объяснения, способные его опорочить. Он заговорил о личной выгоде (интересно, какой?), о поисках мнимой популярности, объясняя этим радужные надежды, появившиеся в стране после прихода Берии в руководство НКВД осенью 1938-го и в МВД весной 1953-го. Без вороха лжи рушится образ врага народа, на которого Хрущёв и его соратники свалили собственные преступления.

Никаких фактов, свидетельствующих против Берии, кроме обвинений в сексуальной распущенности, его недруги привести не смогли.

Зато о Сталине в воспоминаниях Микояна и Хрущёва негатива сколько угодно. Микоян рассказывает, что Сталин был трусом (ни разу в годы войны не выезжал в войска) и приводит эпизод, случившийся зимой 1941-го, когда, не доехав до фронта 60 километров, Сталин вышел из машины по малой нужде. Он поинтересовался у сопровождающих его генералов, может ли быть заминирована местность в кустах возле дороги. Те, естественно, безопасность не гарантировали. Тогда Верховный Главнокомандующий, не стесняясь многочисленного сопровождения, спустил брюки и на глазах солдат и офицеров опорожнил мочевой пузырь. Затем с чувством выполненного долга он сел в машину и дал команду возвращаться в Москву.

Хрущёв, ссылаясь на Берию, рассказывает о нервном срыве, случившемся со Сталиным в первые дни войны, когда только благодаря Берии, сохранившему самообладание, удалось организовать отпор немецко-фашистскому наступлению. Дабы избежать вольностей пересказа (о надуманных Волкогоновым диалогах мы уже говорили), я вынужден вновь прибегнуть к цитированию первоисточников.