Читать «Под городом Горьким» онлайн - страница 49

До конца свадьбы городского никто не видел – женщины спрятали подальше от греха.

Гости снова уселись за столы. Двор опустел. На лавке сиротливо лежала гармошка, а рядом с ней сидел Аркашка, держа в дрожащих руках напрочь изуродованный бубен. Сидел и плакал, размазывая по щекам слёзы.

– Бубен… бубен… бубен… – шептал он.

– Аркашка, давай-ка за стол, – позвала его Перстенькова Манька. – Идём, Аркашка! Будет тебе убиваться. Принесут новый. Вон у Ежечки попросят.

– Бубен… бубен… бубен…

– Пошли, Аркашка! – она, словно тяжелобольного, взяла его под руки, потащила в хату.

Ежечка своего бубна не дал: «Один загубили, а у меня они в огороде не растут. От приезжих только и жди неприятностей…» Больше ни у кого спрашивать не стали, сойдёт и так, под гармошку.

Аркашка всю свадьбу просидел около гармониста. Насупленный, какой-то отрешённый. Ганна потом рассказывала, что во сне он часто бредил бубном.

…Нету Аркашки… После той свадьбы прожил совсем ничего. Ганна, чтобы самой спокойно отойти, дождалась, когда, не став обузой чужим людям, сляжет в землю её больной сын, и тоже распрощалась с этим светом.

А в Искани и сегодня гуляют свадьбы, крестины, новоселья, кто-то, как водится, звенит бубном, и кто-то, бывает, грустно вздохнёт-выдохнет:

– Эх, этот бы бубен да Аркашке!

С бубном в руках его и запомнили.

ДЕНЬ ШАХТЕРА

Чуть слышно пискнул цыплёнок – последний из выводка, что уцелел-спасся от мелких домашних хищников и пережил голод, – и Митук, вздрогнув всем своим онемелым телом, словно трогающий с места паровоз, проснулся.

– Ё-моё, так уже ж!.. – он продрал кулаком глаза, глянул на грязные ходики. По ним ползали-топтались мухи. – Ё-моё! Кыш с дороги, стерва! Раздавлю-ю!

Цыплёнок порхнул под трёхногую табуретку, на которой стояла литровая банка с водой. Хозяин, прогремев кирзачами, прежде чем отворить дверь, задержал виноватый взгляд на цыплёнке.

– Сегодня накормлю до отвала. Крупы куплю. Пшена. Слышь? Потерпи. Столько терпел – меньше осталось. Вырастешь – яйцами отдашь. Ясно, шмакодявка? А теперь сиди тут и не высовывайся, а то вдруг какая сволочь слопает… Погоди. Сегодня мне на почту пенсию привезут. Кучу денег. Я им сразу праздник и устрою! Запомнят они Митука! Сдохну, а слава про меня пойдёт: во нам Митук праздник наладил! И облизнутся. А то лишь языками мелют: «Алкаш!» Сам знаю, чего напоминать. Ну, сиди и не пищи! Я побег. За деньгами.

Митук жил на Кривой Берёзе, самой дальней улице, до почты было немногим более километра, и он рванул напрямки – через колхозную рожь. Колосья стегали по голенищам, путались под ногами, мешали, но припоздниться нельзя: навесит Люба замок на двери, тогда хоть кусай его.

Этой дорогой Митук когда-то бегал в школу – что росло на делянке, по тому и торил стежку. Кое-как вымучил семилетку и однажды, от нечего делать лежа с хлопцами на горушке за школой, прикрыл лицо жесткой, как фольга, газетой, чтоб не сильно припекало. Мечтали хлопцы, решали, куда в белый свет податься. А в газете той – объявление, что в Горловку, на шахту, требуются парни. Заинтересовало. Прочёл ещё раз, передал газету дружкам. Собрались второпях, не обращая внимания на возражения родителей. Только и видели ребят – поехали! Рубали уголёк. Как-то незаметно Митук остался в Горловке один, попробовали этого хлеба хлопцы-земляки да и дали тягу: деньги деньгами, их все не загребёшь, но нависла угроза – спиться можно, как дважды два. Каждый день, после подъёма на поверхность, по традиции «полоскали горло» от пыли вином и водкой. Земляки разъехались, а Митук «полоскал горло» ещё лет пятнадцать, здоровый был – надолго хватило, вот руки стали сдавать, дрожали, не слушались. Никаких существенных перемен в его личной жизни не произошло, семьёй не обзавёлся, приобрёл, правда, кое-что из одежды. Да ещё дали отдельную однокомнатную квартиру. Поредели во рту зубы, чтобы лечить, надо бросить пить, да где ж тут выкроишь время для зубов? Не получилось. Он и в Искань вернулся беззубым, но с хорошим настроением – улыбка не сходила с морщинистого худого лица. Приняли его земляки так, как и принимают возвращенцев: вилы в руки и – вперёд. В колхозную колею он ступил без разбега, твёрдо. Характер у Митука отзывчивый, покладистый, каждого приветит, каждому посочувствует, за рюмку готов в блин распластаться, услужить односельчанину чем только может. Безотказен Митук. Вот и с выпивкой тоже. Пил, как и работал, до победного конца. Поэтому бригадир Шалабод точил на него зуб. Известное дело – прогульщик. Обычно, постучав в раму Митуковой хаты, Шалабод козырьком приставлял ко лбу ладонь, всматривался: не видать ли хозяина, а Митук, лёгок на подъем, уже торчит перед окном, трёт глаза на немытом лице.